Царь всех болезней. Биография рака

Все целеполагание Сиднея Фарбера сводится исключительно к “безнадежным случаям”.

Medical World News, 25 ноября 1966

Было время, когда Сидней Фарбер подшучивал над своей крохотной лабораторией. “Один ассистент и 10 тысяч мышей”[246], – называл он ее. Фактически всю его медицинскую жизнь можно было описать однозначными числами. Одна комната размером с аптекарскую кладовку, затерянная в больничных подвалах. Одно лекарство, аминоптерин, иногда ненадолго продлевающее жизнь ребенка с лейкемией. Одна ремиссия на пять случаев, да и то не дольше одного года.

В первые месяцы 1951 года объем работы Фарбера нарастал в геометрической прогрессии и вышел далеко за пределы старой лаборатории. Приемную, переполненную родителями с детьми, пришлось перенести из больницы в более просторное помещение в жилом доме на углу Бинни-стрит и Лонгвуд-авеню. Но даже новая амбулатория скоро оказалась перегружена. Палаты для пациентов Фарбера тоже стремительно переполнялись. Больничные педиатры считали Фарбера чужаком и не намеревались расширять его вотчину за счет больницы. “Большинству врачей он казался самодовольным и упертым”, – вспоминал один из работавших в больнице добровольцев. Возможно, в детской больнице и нашлось бы место для его больных, но вместить его самомнение она не могла.

Оказавшись в одиночестве, рассерженный Фарбер бросился собирать средства. Ему нужно было целое здание, способное вместить всех его пациентов. Оставив бесплодные попытки добиться от медицинской школы возведения детского онкоцентра, он решил взяться за эту задачу сам и построить новую больницу прямо на виду у старой.

Ободренный прежними успехами по сбору денег и поддержкой единомышленников в лице голливудских звезд, политических тяжеловесов, спортивных знаменитостей и дельцов, Фарбер затеял еще более масштабную кампанию по привлечению средств на исследования. В 1953 году, когда “Бостон брэйвз” переехали из Бостона в Милуоки, Фарбер и Костер сумели убедить другую команду, “Бостон ред соке”, направлять пожертвования именно в Фонд Джимми.

Скоро Фарбер рекрутировал еще одну знаменитость, Теда Уильямса – обаятельного бейсболиста, только что вернувшегося с корейской войны. В августе 1953 года Фонд Джимми устроил для Уильямса прием под девизом “С возвращением, Тед!” – крупное благотворительное мероприятие со званым ужином, пригласительный билет на который стоил 100 долларов. Вечеринка принесла фонду 150 тысяч долларов[247]. К концу года Уильямс сделался завсегдатаем клиники Фарбера – и зачастую его сопровождала толпа фоторепортеров, не устающих снимать знаменитого игрока в обществе больных раком детей.

Фонд Джимми прочно закрепился в повседневности бостонцев. Перед отелем “Статлер” для сбора пожертвований установили огромную копилку в форме бейсбольного мяча. На рекламных щитах по всему городу пестрели объявления о Фонде исследований детского рака. Рядом с кинотеатрами множились, словно грибы, красно-белые контейнеры для сбора монет – их так и назвали, “жестянки Джимми”. Средства стекались из разных источников, больших и малых: 100 тысяч долларов от Национального института онкологии, 5 тысяч – с благотворительного ужина в Бостоне, ill долларов – от лимонадного ларька, несколько долларов – от детского цирка в Нью-Хэмпшире [248]

.

К началу лета 1952 года новое здание Фарбера – массивный куб на Бинни-стрит, возле Лонгвуд-авеню, – было почти готово. Оно вышло аскетичным, функциональным и современным – никаких мраморных колонн и горгулий, столь типичных для окрестных больниц. Во всех деталях чувствовалась не знающая покоя рука Фарбера. Дитя 1930-х, Фарбер был бережлив до скупости (“Можно вытащить ребенка из Великой депрессии, но нельзя вытащить Великую депрессию из ребенка”, – заметил про свое поколение Леонард Лаудер[249]), однако в отношении клиники Джимми он дал себе волю. В парадный вестибюль вели широкие бетонные ступени высотой меньше трех сантиметров, чтобы малышам было легко подниматься. Мало того, лестницу оснастили паровой системой подогрева на случай жестоких бостонских метелей, которые чуть не остановили работу Фарбера пять зим назад.

В чистой и залитой светом комнате ожидания стояли карусели и доверху набитые игрушками коробки. Игрушечный электрический поезд деловито пыхтел, направляясь по рельсам в каменную “гору” с вмонтированным телевизором. “Если какая-нибудь девчушка не сможет расстаться с куклой, она вольна забрать ее себе, – сообщал в январе 1952 года журнал Time. – Там найдут, чем ее заменить”. Полки в библиотеке ломились от сотен книг, здесь же ждали своих наездников три лошадки-качалки и два велосипеда. В коридорах соседних больниц за посетителями угрюмо наблюдали портреты усопших профессоров. Фарбер нанял художника, разрисовавшего стены изображениями сказочных персонажей: Белоснежки, Пиноккио, Говорящего Сверчка. Это был сплав Диснейленда с Канцерлендом.