Царь всех болезней. Биография рака

Господин Никсон, Вы можете искоренить рак.

Если на небесах слышны наши молитвы, то слышнее всего эта: “Боже милостивый, молю, только не рак!”

И все же в прошлом году от рака умерло более 318 000 американцев. В этом году, господин президент, в Ваших силах начать действовать, чтобы положить конец этому проклятию.

Когда Вы бьетесь в муках над бюджетом, умоляем Вас, помните о мучениях 318 000 американцев. И их семей.

<…> Мы просим о лучшей перспективе, о лучшем способе вложения наших денег в спасение сотен тысяч жизней каждый год.

<…> Доктор Сидней Фарбер, бывший президент Американского онкологического общества, верит: “Мы вплотную приблизились к излечению рака. Нам не хватает только воли, такого же финансирования и разумного планирования, которые отправили человека на Луну”.

<…> Господин президент, вот что произойдет, если Вы подведете нас:

– 34 000 000 человек, то есть каждый шестой из ныне живущих американцев, умрут от рака, если не найдется нового лечения;

– 51 000 000 человек, то есть каждый четвертый из ныне живущих американцев, в будущем заболеет раком.

Мы просто не можем себе этого позволить!

Текст сопровождался выразительной иллюстрацией. В нижней части страницы громоздилось рыхлое скопление раковых клеток. Некоторые из них отделялись от общей массы и рассылали молодь – метастазы – через весь текст. Они выедали некоторые буквы, как рак выедает дырки в костях.

Незабываемая картинка, вызывающая. Клетки движутся по странице, чуть ли не сталкиваясь друг с другом в своем неистовстве, делятся с гипнотизирующей скоростью и… дают метастазы в воображение читателя. Это рак в самой наглядной его форме – увеличенной, отвратительной, неприкрытой.

Это декабрьское обращение ознаменовало судьбоносный перекресток в истории рака. Им рак возвещал свой окончательный выход из мрачных медицинских подполий под яркие прожектора общественного внимания, свой новый статус болезни государственного и международного значения. Новое поколение уже не перешептывалось о раке. Он был повсюду – в газетах и книгах, театрах и кино: в 450 статьях, опубликованных газетой New York Times в 1971 году; в пробирающем до мурашек “Раковом корпусе” Александра Солженицына; в фильмах “История любви” (1970) – об умирающей от лейкемии 24-летней девушке, “Бей в барабан медленно” (1973) – о бейсболисте, у которого диагностировали болезнь Ходжкина, “Песня Брайана” – о звезде футбольной команды “Чикаго беарз” Брайане Пикколо, умершем от рака яичек. В разделы “Письма в редакцию” всевозможных газет и журналов хлынул поток корреспонденции. Один подписчик рассказывал Wall Street Journal, как его семья “погрузилась в бездну немой агонии”, когда у сына нашли злокачественную опухоль[413]. “Рак меняет жизнь, – писала женщина, перенесшая мастэктомию. – Он меняет привычки. <…> Все обретает больший масштаб”[414].

Теперь, в ретроспективе, видно, что в этом масштабировании было нечто предопределенное, более глубокий резонанс – как будто бы рак ударил по туго натянутым струнам тревоги, уже и без того дрожавшим в душе миллионов. Если недуг столь сильно поражает воображение целой эпохи, возможно, он просто затрагивает ее скрытые болевые точки. СПИД так запугал поколение 1980-х отчасти потому, что оно было одержимо своей сексуальностью и свободой; атипичная пневмония посеяла панику по поводу глобального распространения вируса как раз тогда, когда Запад взволновали вопросы глобализма и “социального заражения”. Каждая эпоха выбирает недуг по себе. Общество, словно запущенный психосоматический больной, приурочивает свои медицинские проблемы к психологическим кризисам – и болезнь затрагивает ту самую, уже трепещущую глубинную струну.