Ну и вот, собрались мы в этот "город надежд". Старики, конечно, собрались посмотреть на "тойоту", отъезжающую с белым человеком за рулем.
— У вас есть хлеб? — спросил я в первую очередь о том, о чем в лагере мы мечтали больше всего на свете. Сколько раз я видел во сне буханку хлеба!.. Проснувшись утром, я все еще чувствовал его аромат и, пока я приходил в себя и начинал понимать, что это всего лишь сон, проходило довольно много времени.
— Хлеб?.. — переспросил кто-то из стариков. — Да мы не видели хлеба уже года два.
И тут все затянули нараспев:
— Он хочет хлеба, хлеба, хлеба!..
Я молча стоял перед магазином, слушая это хоровое пение, и раздумывал об очень многом. С тех пор я просто не в состоянии видеть хотя бы маленький кусочек хлеба, выкинутого на помойку. Мне, правда, пришлось вернуться к действительности. Здесь распевали по-другому...
— Он с ума сошел. Он с ума соше-ел!.. — раздавалось в элегантно обставленном кабинете, и мне вдруг стало ужасно противно. Но у Тонды настроение почему-то улучшилось.
Я уже не помню, сколько времени понадобилось, чтобы этот „хор“ замолк. Дед-переводчик вышел вперед и тихо сказал:
— Мы отдаем тебе ее... за пятьдесят шиллингов.
— Порядок, — сказал мой друг и покровитель, открыл ящик письменного стола и вынул деньги. Он тщательно отсчитал триста шиллингов, чуть чуть подумал и... добавил еще сотню.
Через полгода мы отправили в Чехословакию редчайшую этнографическую коллекцию. Что за это время пришлось пережить моему Тонде, передать трудно. Когда ящики уже были заколочены перед отправкой в долгий путь, я спросил его:
— Ты сердишься? Тебе все еще хочется оторвать мне голову?
— Как быстро прошли эти полгода! — вздохнул он вместо ответа.