Цареубийство 11 марта 1801 года

Среди всеобщих ликований не было места ни сожалениям, ни размышлениям, и только вдова императора Павла замкнулась в своё личное горе, которое ещё более усилила весть о кончине великой княгини Александры Павловны, супруги палатина венгерского, умершей в Пресбурге от несчастных родов, за несколько дней перед умерщвлением Павла. Я встретилась с императрицей-матерью на следующий же день у моей свекрови, которую разыгравшиеся события настолько потрясли, что она серьёзно занемогла. Императрица и тут кинула мне пару милостивых слов с обычной своей добротою. Выражение её лица было серьёзное и суровое, она сильно побледнела, а вытянувшиеся черты лица указывали глубокую скорбь и не менее глубокую покорность Провидению.

Перед императрицей лишь постепенно открылись все обстоятельства, сопровождавшие умерщвление Павла. Сначала она продолжала принимать у себя графа Палена; но, узнав об истинной его роли в заговоре, перестала его пускать к себе на глаза. Вскоре она узнала фамилии остальных заговорщиков, и они раз навсегда были изгнаны из её присутствия. Она громко требовала для них наказания, но это представлялось совершенно невозможным. Сама важность сана и многочисленность заговорщиков не позволяли молодому императору возбудить против них свирепых преследований, не говоря уже о том, что сегодняшних освободителей нельзя преобразить в завтрашние жертвы. Содеянное предприятие всеми прославлялось и не укладывалось в рамки беспристрастного обсуждения. Скандал оказывался крупный: общественное мнение резко расходилось с нравственностью и правосудием, а пренебрежение в этом случае общественным мнением угрожало слишком явной опасностью.

Трудно себе даже и представить все рассказы, в ту пору свободно обращавшиеся в столице. Не только никто из заговорщиков не таился в совершенном злодеянии, но всякий торопился изложить свою версию о происшедшем и не прочь был даже в худшую сторону преувеличить своё личное соучастие в кровавом деле. А когда чей-нибудь голос возмущался чудовищностью совершенного деяния, на это давался ответ:

— Что же, вы хотели бы вернуться к прежнему царствованию? Ну, и дождались бы того, что вся императорская фамилия была бы ввержена в крепость, а сами бы вы отправились в ссылку, в Сибирь!

Передо мной такие заявления высказывались, по крайней мере, раз двадцать в гостиной у свекрови, хотя эта верная долгу женщина отказывалась входить в обсуждение причин заговора и стояла на факте, совершенно для неё непреложным:

— Вы — убийцы вашего императора!

И, произнося эти суровые слова, она только поднимала руки к небесам.

Все обстоятельства и подробности, сопровождавшие роковую развязку, собирались с большой жадностью. Было вполне удостоверено, что императора неоднократно предупреждали о готовящейся ему участи.

Несомненно, смутные в своей неопределённости доносы и заставляли покойного по слепой случайности обрекать на заточение всё новые жертвы, а несправедливые эти преследования, в свою очередь, умножали число недовольных и легко превращали последних в заговорщиков.

Много анекдотов рассказывалось о сообщениях, делавшихся Павлу. Среди них я выбираю тот, который лично слышала от графа Палена после катастрофы, этим же фактом и ускоренный.

Я передаю этот рассказ в подлинных выражениях графа Палена, которые отчётливо запомнила.

«Накануне кончины император Павел неожиданно меня спросил, не отводя пристального взгляда от моих глаз, знаю ли я, что против него замышлен заговор, весьма разветвлённый и участниками которого, между прочим, являются лица, очень близкие царю. Взгляд государя был пронизывающий, подозрительный и настолько навёл на меня страх, что я похолодел. Я чувствовал, как у меня во рту пересыхает, и я, пожалуй, не смогу даже слова промолвить. Но я не потерялся и, желая оправиться, расхохотался. «Государь, ведь если заговор этот проявляет деятельность, то потому, что сам же я им и руковожу. Я с такой ловкостью сосредоточил все нити заговора в собственных руках, что помимо меня ничего не делается. Будьте совершенно покойны, ваше величество. Никакие злоумышления рук моих не минуют, я в том отвечаю вам собственной головой». Государь ласково взял меня за руку и сказал: «Я вам верю». Тут только вздохнул я свободно».

Я была тогда молода, и, признаюсь, цинизм рассказа вызвал во мне дрожь.