Цареубийство 11 марта 1801 года

Мемуары его были изданы на французском языке в 1887 году, а на русский переведены и напечатаны в «Русской старине» 1906 г. Мы берём из них только те две главы, в которых Чарторыйский касается убийства Павла.

I

По мере моего приближения к Петербургу я сильно волновался, находясь под влиянием двух противоположных чувств: с одной стороны, я испытывал радость и нетерпение при мысли о свидании с людьми мне близкими и дружественными, с другой же — тяготился неизвестностью, размышляя о могущих произойти в этих людях переменах вследствие изменившихся обстоятельств и их нового положения.

Навстречу мне послан был фельдъегерь, заставший меня в Риге. Он вручил мне письмо от императора Александра и подорожную с предписанием почтовому начальству ускорить моё путешествие. Адрес на конверте написан был рукой государя, в котором я был назван действительным тайным советником — чин, соответствующий военному чину генерал-аншефа. Я был немало удивлён, что император так быстро произвёл меня в этот чин, и твёрдо решился не принимать его, считая это недоразумением. И действительно, когда по приезде в Петербург я представился государю и показал ему конверт, то убедился, что надпись эта была сделана им по ошибке. Но в России можно было легко воспользоваться ошибкой государя, считая такую надпись высочайшим повелением. Я и не думал об этом и с тех пор не получил в России ни одной почётной награды, исключая чина[111], пожалованного мне императором Павлом.

Наконец, я снова увидел Александра, и первое впечатление, которое он произвёл на меня, подтвердило мои тревожные предчувствия. Император возвращался с парадов или учений таким же, как бывало при жизни своего отца: бледным и утомлённым. Он принял меня чрезвычайно ласково и имел вид человека печального и убитого горем, чуждого той сердечной жизнерадостности, свойственной людям, не имеющим основания следить за собой и сдерживаться. Теперь, когда он был уже самодержцем, я стал замечать в нём, быть может ошибочно, особенный оттенок сдержанности и беспокойства, от которых невольно сжималось сердце. Он пригласил меня в свой кабинет и сказал: «Вы хорошо сделали, что приехали: все наши ожидают вас с нетерпением», намекая на некоторых более близких ему лиц[112], которых он считал более просвещёнными и передовыми и которые пользовались его особенным доверием. «Если бы вы находились здесь, — продолжал государь, — всего бы этого не случилось: будь вы со мною, меня никогда бы не удалось увлечь...» Затем он стал говорить мне о кончине своего отца в выражениях, в которых слышались сильная скорбь и сильное раскаяние.

Это печальное и трагическое обстоятельство в течение некоторого времени сделалось предметом частных продолжительных бесед между нами, причём государь, несмотря на видимые страдания, испытываемые им в этих разговорах, с особенной подробностью описывал это ужасное событие. Об этих подробностях я упомяну ниже, сопоставив их с другими сведениями, полученными мною от непосредственных участников этой мрачной драмы.

Что касается многих других вопросов, о которых я прежде беседовал с Александром и по поводу которых я желал узнать его теперешние взгляды ввиду изменившихся обстоятельств, — я убедился, что в общем государю, как я и ожидал, по-прежнему не были чужды его былые мечты, к которым он невольно возвращался; но уже чувствовалось, что он находился под давлением железной руки действительности, — уступая силе, не властвуя ещё ни над чем, не сознавая своего могущества и не умея ещё им пользоваться.

Петербург, когда я туда приехал, напоминал мне вид моря, которое после сильной бури продолжало ещё волноваться, успокаиваясь лишь постепенно.