Царев город

Дениска первым долгом разыскал Айвику. Обнял за

плечи, поцеловал:

— Замуж за меня пойдешь?!

Девка хоть и рада таким словам, однако, верит им не совсем. Может, как всегда, шутит кудрявый Дениска?

— Не веришь, да? Тебе, я слышал, Гагин-князь коня подарил, а я через неделю избу построю — вот как заживем!

— Юмо серлаге! Он опять все врет! — у Айвики на ресницах задрожали слезы. — Дядя Илья не тебе чета, он и то целое лето избу себе строил. А ты — за неделю. Все врешь?

Дениска хлопнул ладонями по бедрам, крикнул:

— Ну, мать твою за ногу! Вру когда — верят, правду скажу—нет! Будет изба, ей-богу. Ну, не через неделю, так через две.

Утром Айвика запрягла лошадь, чтобы перевозить из леса срубы на первую в своей жизни собственную избу Дениска к саням приладил подсанки, чтобы возить длинные бревна.

I

Шло время. Достраивался новегород Царевококшайск, укреплялись стены, пристраивались к ним разные добавки. Перед главными воротами возведен был захаб — дополнительный вал, который окружил ворота прочной оградой. «Это крепостные сени», — сказал Дениска, глянув на захаб. Углублялся ров.

В опасных для налета извне местах на стену клали поперек дубовые зубцы, называлось все это «карнизом вострым». Делались обламы, земляные выводы, где нужно ставились турусы, пяльцы, подлазы.

Обустраивался город и изнутри. Выросла приказная палата — изба, в которой «для государевых дел быти дьякам, подьячим и ярыжкам». Появился воеводский двор.

Это все делали стрельцы. А Илейкину артель всю до последнего человека выслали за город, чтобы они строили посады разметные. И стали возникать вокруг города усадебки в одну-две избы, и селились в них бывшие ватажники на постоянное житье. Упорно стучали русские топоры, расчищались места йод пашню, горел валежник, взмы-вался в небеса дым. Всю ватагу Илья разбил по малым артелькам, и, кто знает, может быть, от имен артельщиков впоследствии возникли названия деревень. Там, где плотничал Пахом, возникла деревенька Пахомово; где стучал топором Федька Жук, стало Жуково; где работал Изот Коряков, вышло Коряково. Сам себе. Илейка выпросил землю в 15 верстах от города на реке Манаге. Сказать откровенно, жить в городе он побаивался. Хоть и ушел под лед его недруг, но мало ли таких Сабуровых появится на воеводском дворе еще. И село Кузнецово, нам кажется, от Илейки пошло.

Звяга и Ешка сборы в Москву чуток попридержали. Из Разрядного приказа пришла грамота: воеводе Ноготкову готовиться к переезду на озеро Санчурин для возведения новой царевой крепости. От подьячего, привезшего грамо. ту, узнали, будто бы на его место пошлют князя Александра Михайловича сына Нагого. Забегая вперед, скажем— заложив город Санчурск, Ноготков снова поссорился из-за мест с князем Волынским и был переведен ка Оку, где построил еще один город.

Конечно, пока Ноготков готовил сметные и росписные списки, пока делал чертежи города, можно было бы успеть сгонять в белокаменную, но из Казани пришли худые вести. Князь Гагин-Великий не трогал мурзу Аталыка не потому, что послушался Айвику, которая дала мурзе слово не выдавать ногайца. Он рассудил хитро — через Аталыка можно было узнавать о тайных замыслах казанских мурз. И не ошибся. Зачастили к мурзе то один недруг Москвы, то другой. У Гагина среди казанских татар и сторонников было немало — одного заслали под видом ненавистника русских, и он выведал: крымский хан снова надумал поход на Москву и велел на реке Оно Морко накопить войско и ударить по царевококшайскому острогу. И погнали казанцы тайно в моркинские леса конников, дабы еще раз одновременно с ханским походом ударить по русской крепости. И посоветовал Гагин Ноготкову упредить татар и ногайцев, воинов их разметать.

Решено было послать к Ярандаеву илему Звягу Воейкова со стрельцами на вылазку. К шестистам воинам при-плюсовали тысячу черемис, а во главе их поставили Кори Топкаева да девку Айвику, которая сама напросилась в этот поход, потому как только она хорошо знала те места.

Ешка один ехать в Москву не решился, да к тому же у него сильно захворала Палага.

Если бы мурза Аталык хорошо прислушивался к вестям, которые посылал ему сонник Аббас, то, может быть, и не решился на посылку туда конников. Но он слушал гонцов в пол-уха, верил в послушность своих джигитов, надеялся на казанских мятежников, и в моркинскую сторону пошли сотни одна за другой.