Царев город

Андрей Куракин, получив роспись, возмутился донельзя: «Как, ему, князю Куракину, предки которого служили издревле великим князьям, прямо подчиняться какому-то Ноготкову?» И полк свой во Владимир не повел. Князь Иван Ноготков был хоть и молод, но честолюбив и задирист. «С чего бы мне идти в Нижний и стоять ниже Воротынского, ежели мой полк строил чуть ли не все царские крепости на Волге, а воины Воротынского все эти годы околачивались в осаде, а сам князь ожирел до того, что в седло ныне сесть не может?». И тоже на съезд к Воротынскому не поехал.

По вестям было видно — богатые казанцы подняли черемис и грозят Свияжску, Кокшайску и Васильсурску, а им встречь выступать нельзя. Мало того, что два полка к месту сбора не явились, меж иными воеводами полное несогласие. Князь Михайло Ноздреватый да воевода Мер-кур Щербатый стали бесчестить Ивана да Ефима Бутурлиных своим несогласием стать им в подчинение. Андрей Измайлов написал царю челобитную и, ожидая ответа, в поход не торопился. В челобитной было сказано, что Измайловы испокон веков служат великим князьям московским, а князья Елецкие служили князьям рязанским, И подчиняться Измайлову воеводе Елецкому позорно.

Челобитную Измайлова переслали из Разрядного приказа Борису Годунову вместе с грамотой большого воеводы Воротынского. Князь Иван Михайлович писал, что выступить супротив бунтовщиков не может, воеводы его не слушают, и просил строгого царского указа.

Царь Федор Иванович выслушал Годунова спокойно, сказал тихо:

— Ну, напиши им иной указ — подмахну. Ведь Измайлов прав, их род, всем ведомо, знатнее Елецких. Да и Щербатые выше Бутурлиных, я об этом знаю.

— Негоже так, государь. Если ты свои указы будешь менять яко рукавицы, какая им будет цена?! Сам видишь, что получается. Вороги на наши крепости навалились, а воеводы все еще о местах грызутся. Так нам и Волгу потерять недолго! Им потачки давать нельзя, государь. Твой указ нерушим — пусть знают. Инако они в каждом походе будут свариться и воевать буде недосуг им. Посмотри-ко что делается: давно ли Ивашка Ноготков в детях боярских ходил, князишко и впрямь ноготка не более, а туда же! И кому подчиниться не хочет? Воротынскому! Даже на съезд не явился.

— Как это не явился?

— Так, я же тебе читал. И Ондрюшко Куракин в Нижнем не съехался.

До Федора только сейчас дошло, что его царского слова князья-воеводы всерьез не приняли и делают не то, что он им велит, а то, что им вздумается.

— Ах они, своеобычники, ах они, охальники! — Федор вскочил с кресла. Заметался по палате. — Батюшки покой ного боялись, а я, стало быть, им не царь! Они забыли, кто я! Они меня еще узнают! Я им покажу, покажу! — царь подбежал к столу, схватил перо. — Где бумага, где чернило?

— Ты словесами, государь, прикажи, словесами. Я все как есть исполню.

— Немедля зови Ивашку Ноготкова в Москву, а полк его отдай кому иному. И сразу, как сюда прибудет,— в тюрьму его! В застенок!

— Будет исполнено, государь.

— Андрюшку Куракина тоже!

— Хватит одного, государь, другим для острастки. А Куракину после промысла над казанцами дать суд. Если ты повелишь?

— Велю!

Б НЙНШН ШРОНВ

I

Ступая неслышно, как рысь, подкрадывалась к людям зима. Уснули скованные льдами реки, зарылись в глубокие сугробы. Снега падали легки и пушисты, заваливая лесные хижины выше крыш.

Илья шел к своей дели не торопясь. Безлюдные ранее леса теперь полнились беглым людом. То там, то здесь Илья встречал ватажки бродяг. Был он не раз узнан прежними товарищами по бунту, они звали его к себе, предлагали встать на атаманство, чтобы снова жечь усадьбы помещиков, грозить царю и боярам. Убеждали, говорили, что деваться им теперь все одно некуда, возврата к родным местам нет. Теперь, мол, нам осталось либо в стремя ногой, либо в петлю головой.

Илья отнекивался, ссылался на старость, на то, что ищет дочь. А самому хотелось покоя, тихой, безмятежной жизни. Руки просили работы. И такая жизнь ему мыслилась только в одном месте — в глухом далеком илеме, у Топкая. Он верил, что Андрейка вызволит Настю, приведет ее на берега Кокшаги, там их можно поженить и зажить спокойно, по-семейному.

К первым ваморозкам он достиг реки Кундыш, потом перебрался в Чкаруэм. Там ему сказали, что Топкай жив-здоров, кузня его цела, изба тоже не занята. Малость отдохнув, по первому снегу он направился в Топкаев илем Добрался до Кокшаги ночью, подошел к своей избе и уди вился — в оконце пробивался желтоватый свет, а из трубы вился дымок.

Тихо отворив дверь, он вошел в избу. Свет на окна шел из печки. Перед освещенным челом сидел на низком стульчике Вечный Кочай и подбрасывал в печь березовые поленья. Это обрадовало Илью. Старого сказителя он любил, пожалуй, больше всех в этой округе, в свое время этот мудрый старик йомог ему устроиться тут на жизнь, это он привел его и Настю к Топкаю в илем и убедил принять его, как кузнеца.

— Кто пришел? — тихо спросил Кочай, вглядываясь в темноту.

— Илейка-кузнец пришел,—так же тихо ответил Илья. — Здравствуй, дедушка.

Кочай бросился к двери, обнял кузнеца, заплакал: