Царевич Дмитрий. Тайна жизни и смерти последнего Рюриковича. Марина Мнишек: исторический очерк

Одновременно Марина старалась заручиться поддержкой Ватикана. В начале 1609 года в Рим под видом исполнения религиозного обета выехал один из приближенных Марины, некто Абрам Рожнятовский, имевший при себе рекомендательное письмо, в котором Марина писала: «Искренне признаем, что все победы, одержанные до сих пор нашими войсками, и все полученные выгоды следует приписать лишь благости Божией и молитвам Вашего Святейшества…». Впрочем, это было не больше чем обычная любезность. Все ее письмо, написанное словно по кальке писем Дмитрия, лишено и следов раболепия – Марина писала слогом законной государыни. Подобное послание с просьбой участия и содействия получил и новый нунций в Польше Франциск Симонетта, сменивший Клавдио Рангони. Однако времена легковерия Ватикана давно миновали. В папской канцелярии на письмо Марины была наложена резолюция: «Не нуждается в ответе».

А звезда Вора уже начала меркнуть. Высокие подати возмутили против него северные города, увидевшие, что полякам придется давать столько, сколько они захотят с них брать. Еще большее негодование вызывали разбойничьи действия тушинских шаек, посланных за продовольствием, – многие из них так увлекались грабежом, что обратно в лагерь не возвращались. Убийства, насилия, оскорбления православных святынь сделались повсеместными. Поляки резали скот, насиловали женщин и девочек, которые, не стерпев бесчестья, топились; другие убегали от насильников в леса и замерзали там или умирали от голода; шляхтичи устраивали в церквах конюшни, кормили собак в алтарях, шили себе штаны из священнических риз и, напившись пьяными, приказывали монахиням петь срамные песни и плясать. В устных преданиях жителей Вологодской губернии еще и в XIX веке сохранялась память о польских панах, безжалостных и ненасытных; там показывали курган, насыпанный над телами их жертв.

Не отставали от поляков казаки. Во Владимирской земле атаман Наливайко, по свидетельству Сапеги, собственноручно зарезал 93 человека. Рожинский повесил этого зверя, но таких атаманов по всей стране были десятки, если не сотни. Народ быстро разуверился, что в Тушине сидит настоящий Дмитрий. Восстания вспыхнули в Галиче, Костроме и Вологде. Карательные отряды без труда разбивали повстанцев, но, несмотря на это, движение росло и ширилось.

Денег у Вора стало еще меньше. Он сделался весьма «жалобен» и оправдывался перед шляхтой:

– Если б я и хотел, то неоткуда мне взять денег на уплату жалованья вашим благородиям, потому что вы все взяли у меня из рук! Мне самому еле хватает на пищу!

11 февраля он даже пытался бежать из Тушина и сделал необходимые приготовления – одни лошади были оседланы, другие навьючены. Однако Сапега проведал об этом и предотвратил побег.

Марине тоже стало неуютно в Тушине. Ей не оказывали должного уважения и обрекали на лишения. Вор помыкал ею. Мучительные удары по самолюбию наполняли ее сердце ожесточением.

Уже разлука с отцом стала казаться ей несчастьем. Заливаясь слезами, она письменно просила у него прощения, обещала следовать его советам. «Я нахожусь в печали, – писала она в январе, – как по причине вашего отъезда, так и потому, что простилась с вами не так, как хотелось; я надеялась услышать из уст ваших благословение, но, видно, я того недостойна. Слезно и умиленно прошу вас, если я когда-нибудь, по неосторожности, по глупости, по молодости или по горячности, оскорбила вас, простите меня и пошлите дочери вашей благословение. Как будете писать его царской милости, помяните и обо мне, чтоб он оказывал мне любовь и уважение, а я обещаю вам исполнить все, что вы мне поручили, и вести себя так, как вы мне повелели». В марте она жалуется на такое свое убожество, которое не позволяет ей даже снарядить курьера в Польшу.

А Юрий Мнишек словно забыл о ее существовании. Вскоре и Вор начал жаловаться, что тесть ему не пишет. В августе Марина напоминала отцу: «Исполняя свой долг, не пропускаю ни одного случая, чтобы осведомиться в своем письме относительно здоровья вашего, милостивый мой господин и отец. Уже за это время я выслала более десяти писем, на которые не получила никакого ответа». Мысленно она часто переносилась в Самбор, тосковала о семейном круге, напоминала отцу, как они вместе пили старое вино и лакомились вкусными лососями. Ответа не было. Видимо, Мнишек, сообразив, что дело Вора проиграно, не захотел гневить Сигизмунда сношениями с дочерью и бросил ее на произвол судьбы. А Марина с девичьим легкомыслием все просила отца выслать ей «черного бархату узорчатого двадцать локтей» – видно, за Вором совсем обносилась. Вместе с тем, несмотря на свое бедственное положение, не забывала о самборских бернардинцах – слала им в подарок для большого алтаря самборской церкви серебряное паникадило, само собой украденное в каком-нибудь уездном храме…

За жалобными словами этой полузабытой, полузаброшенной женщины скрывались железная воля и бешеное честолюбие. Она не желала поступиться ничем из своих неотъемлемых, как она считала, прав. Письма отцу подписывала: «Carowa»[2].