Царевич Дмитрий. Тайна жизни и смерти последнего Рюриковича. Марина Мнишек: исторический очерк

Однако благодаря Жолкевскому распрей и ссор поначалу не возникло. Гетман держал распущенных шляхтичей в железной узде, не потворствуя грабежам и насилиям. Для нарушителей дисциплины он учредил военный суд, куда попросил войти и думных бояр. Виновников бесчинств наказывали сурово и без промедления. Так, некий Блинский, арианский сектант, напившись, несколько раз выстрелил в икону Пресвятой Богородицы, висевшую на воротах Белгорода. По решению военного суда ему отрубили руки, а потом бросили его в костер, разведенный у места преступления. Другой шляхтич похитил боярскую дочь; по польским законам ему грозила смертная казнь, но бояре уговорили Жолкевского судить насильника по московским законам: похитителя лишь выдрали кнутом до полусмерти. Некто Тарновецкий, заспорив с попом, прибил его – буяну отсекли руку. Группу немцев – 27 человек, – из числа тех, которые изменили при Клушине, за ограбление церкви расстреляли. Эти меры временно примирили москвичей с присутствием в городе поляков. Гермоген успокоился и не призывал больше к нарушению присяги Владиславу. Жолкевскому даже одно время казалось, что он «обошел» патриарха и приобрел его «большую дружбу». Впрочем, пока Жолкевский оставался в городе, Гермоген действительно вел себя с ним довольно дружелюбно, несмотря на то что гетман продолжал квартировать у монахинь в Новодевичьем.

Вместе с тем Жолкевский вступился и за свергнутого царя, которому многие думные бояре приписывали волнения в народе и одно время даже обсуждали, не перебить ли для верности всех Шуйских. Гетман объявил, что король поручил ему беречь Василия Ивановича и не допускать над ним насилий. Он также не хотел признавать пострижения Шуйского и позволил ему носить мирское платье.

Устроив дела, Жолкевский уехал в смоленский лагерь с докладом королю. Его войско осталось в Москве под началом Гонсевского. С собой гетман взял и всех Шуйских.

Под Смоленском его ожидала пышная встреча – впервые победоносный польский герой представлял королю пленного московского царя и его братьев! В частной аудиенции Жолкевский пытался убедить Сигизмунда в том, что для блага династии и всей Речи Посполитой ему следует строго соблюдать заключенный в Москве договор с думой, но, как пишет гетман в мемуарах, он вскоре увидел, что «уши его величества короля были закрыты для убеждений». Сигизмунд с гневом отшвырнул подписанный гетманом договор с думой и заявил:

– Я не допущу, чтобы мой сын был на московском престоле.

В Москве между тем отъезд строгого Жолкевского немедленно породил напряженность между русскими и поляками. Теряя контроль над столицей, Гонсевский был вынужден ввести в городе осадное положение. Поляки и ночью держали лошадей оседланными, опасаясь внезапного нападения. Свой страх они вымещали на беззащитных мирных жителях, и эти насилия в свою очередь увеличивали ожесточение москвичей. В конце концов шляхта совершенно разнуздалась. Перестали чтить даже храмы. Многие годы спустя в церкви Святого Иоанна в Кремле народу показывали «отвращенную» икону Святого Николая: по преданию, взоры святого отвратились при виде чинимых чужеземцами поруганий святыни. Наконец поляки дорвались до кремлевской казны; началось беззастенчивое расхищение сокровищ. Правда, знаменитая казна Ивана Грозного в то время уже значительно оскудела. Жолкевский при ее осмотре был сильно разочарован, его поразила только груда золотой и серебряной посуды; впрочем, отделка этих вещей оставляла желать лучшего. Двенадцать фигур апостолов, вылитых из золота в человеческий рост, пустил на переплав в монеты уже Шуйский. Полякам досталась лишь такая же скульптура Христа, которой царь Василий коснуться не посмел, – теперь она была разбита на куски и поделена. Были разграблены дорогая посуда, золотые и серебряные изделия – все это пошло на переплавку в монеты для уплаты жалованья солдатам. Пощадили только знаки царской власти – многочисленные скипетры, короны, трон Ивана III из слоновой кости греческой работы, трон Ивана IV, украшенный 9000 драгоценных камней, трон Годунова, отделанный опалами, сапфирами, топазами и бирюзой, – подарок персидского шаха Аббаса. Их приберегли для коронации Владислава или Сигизмунда. Зато были растащены церковные украшения, вплоть до покровов на гробницах великих князей в Архангельском соборе. К сожалению, к святотатству и грабежу были причастны и многие москвичи. Если в церковь, подвергшуюся разграблению, впускали боярина, «он наполнял свои карманы и удирал».

Возмущением москвичей решил воспользоваться Вор. «Не спит этот самозванец, – жаловался польский очевидец событий. – Сидя в Калуге, он разными способами заманивает людей к себе». Почти всякий день в Москве ловили лазутчиков лжецарька. Вор затруднял подвоз продовольствия в Москву и даже готовил бунт в самой столице. Ему присягнули Суздаль, Владимир, Ростов, Галич, Юрьев-Польский, Казань и Вятка.