Царевна Софья

Раскольники вошли в Грановитую палату «нагло с великим буйством, безчинием же и невежеством», поставили аналои и скамьи, положили на них иконы и книги, зажгли свечи — и всё это «с великим криком», «яко бесноватые». В пылу религиозной экзальтации поборники старообрядчества не отреагировали на необычность окружающей обстановки. Как подчеркнул С. М. Соловьев, «они пришли утверждать старую веру, уничтожать все новшества, а не замечали, какое небывалое новшество встретило их в Грановитой палате: на царском месте одни женщины! Царевны-девицы открыто пред всем народом, и одна царевна заправляет всем! Они не видели в этом явлении знамения времени».^{117}

Начало диспута отражено в сочинениях Медведева и Романова по-разному. Автор «Созерцания краткого» полностью приписывает инициативу Софье — та якобы строго вопрошала раскольников:

— Чего ради так невежливо и необычно, с таким дерзновением и наглостью к царскому величеству и в их государские палаты пришли, словно к иноверным, и Бога не знающим, и не почитающим святых икон?! И как без царского величества повеления и без благословения святейшего патриарха так дерзновенно, ходя по улицам многие дни и ныне вшедши во град Кремль, прелести своей раскольничьей учить смели и простой народ возмутили, который с вами пришел неведомо ради чего?

Предводители старообрядцев отвечали:

— Пришли веру утвердить старую, ибо ныне у вас принята вера новая, и вы все в новой вере пребываете, в ней же невозможно спастись, и надобна старая!

— Что есть вера? — наступала на оппонентов Софья. — И какая старая и новая?

Раскольники будто бы растерялись и признали, «что они ничего не знают». Тогда вперед выдвинулся Никита Пустосвят, готовый начать рассуждения о вере, но «государыня царевна его, роспопа Никиту, яко явного проклятого человека и древнего раскольника отрече, да он тамо ничто же глаголет», то есть запретила выступать — и он послушно отошел в сторону.

Эта версия событий, изложенная Сильвестром Медведевым, представляется весьма неточной. Больше доверия вызывает рассказ Саввы Морозова, по словам которого диспут начался словопрениями между патриархом Иоакимом и Никитой Пустосвятом.

— Зачем пришли в царские палаты, чего требуете от нас? — спросил предстоятель.

От имени старообрядцев ответил Никита:

— Мы пришли к царям государям побить челом о исправлении православной веры, чтоб дали нам свое праведное рассмотрение с вами, новыми законодавцами, и чтоб церкви Божий были в мире и соединении.

— Не вам подобает исправлять церковные дела, — возразил патриарх, — вы должны повиноваться матери, святой Церкви, и всем архиереям, пекущимся о вашем спасении; книги исправлены с греческих и наших харатейных книг по грамматике, а вы грамматического разума не коснулись и не знаете, какую содержит в себе силу.

— Мы пришли не о грамматике с тобою говорить, а о церковных догматах! — закричал Никита. — Зачем архиереи при осенении берут крест в левую руку, а свечу в правую?

Патриарх несколько растерялся при этом неожиданном вопросе, и тогда вместо него начал отвечать холмогорский архиепископ Афанасий. Никита подскочил к нему с поднятыми кулаками, оттолкнул в сторону и закричал:

— Что ты, нога, выше головы ставишься? Я не с тобою говорю, а с патриархом!

По версии Медведева, Пустосвят бросился «бити и терзати» Афанасия, но один из стрельцов «отторже его от архиепископа прочь». Этот эпизод был впоследствии сходным образом описан в одном из законодательных документов: «Колмогорского Афанасия архиепископа, в хулительстве его Никитку обличивши, в той палате при великих государынях царицах и царевнах, ухватя, начал было бити и всяким дерзновением поступал».^{118}

Тут Софья вскочила с трона и закричала:

— Видите ли, что Никита делает на наших глазах, архиерея бьет, а без нас и подавно убьет!

— Нет, государыня, — начали возражать раскольники, — он не бьет, лишь только рукою отвел да не велел ему прежде патриарха говорить.

Но Софья продолжала, обращаясь уже к Пустосвяту:

— Тебе ли, Никита, со святейшим патриархом говорить? Не довелось тебе у нас и на глазах быть, не токмо что говорить. Помнишь ли, как отцу нашему и патриарху и всему собору принес повинную, клялся великою клятвою вперед о вере не бить челом, а теперь опять за то же принялся?

— Не запираюсь, — признался Никита, — поднес я повинную за мечом да за срубом (то есть под угрозой смертной казни через отрубание головы или сожжение. — В. Н.), а на челобитную мою, которую я подал на соборе, никто мне ответа не дал из архиереев.

Царевна резко оборвала его:

— Нет тебе дела говорить с нами, и на очах наших тебе не подобает быть!^{119}

Таким образом, Савва Романов подтвердил свидетельство Сильвестра Медведева, что Софья нейтрализовала Никиту Пустосвята как самого опасного оппонента церковных властей на прениях о вере.

Затем царевна приказала одному из думных дьяков прочесть раскольническую челобитную. Когда прозвучали слова, что «чернец Арсений-еретик[7] с Никоном поколебали душу царя Алексея», Софья вновь вскочила с места со слезами на глазах.