В одном из писем Голицына подчиненному содержится загадочное упоминание: «Да стереги, для Бога, пристава, которой послан в Ыверской монастырь, чтоб письмо, которое он привезет, не попалось иным мимо нас в руки, зело то нужно. А добро б по дороге для стереженья послать от Москвы верст за 9 пристава. И те б письма привез к тебе, а ты ко мне пришлешь». С. К. Богоявленский и В. И. Буганов высказывают небезосновательное предположение, что в условиях неспокойной обстановки в столице Софья Алексеевна вместе с царями и правительством на всякий случай готовила убежище в Иверском монастыре, расположенном на одном из островов Валдайского озера. Здесь царская семья могла бы надежно укрыться под защитой новгородских дворян, ненавидевших Хованского с 1665 года, когда он командовал Новгородским разрядом и бесчестил новгородцев кнутом и батогами.{131}
Между тем князь Иван Андреевич продолжал ревностно исполнять обязанности по управлению столичными учреждениями. Когда Украинцеву нужно было отправить из Москвы в Воздвиженское гетманских посланцев, дьяк Ямского приказа И. Ф. Бутурлин заявил, что нет свободных подвод. Хованский тут же распорядился поставить дьяка и ямских старост на правеж. На следующий день Украинцев получил полсотни подвод.
В переписке отразился примечательный момент, когда Хованский впервые выразил несогласие с непомерными требованиями обнаглевших стрельцов. 22 июля Украинцев сообщил Голицыну: «Вчерашняго дня били челом великим государям некоторые два полка надворной пехоты о дворовых деньгах, как им предь сего их братье давано по два рубли человеку. Да они же били челом за валовое дело (работу на возведении крепостных валов. —
Этот отказ выполнить стрелецкие требования вызвал возмущение надворной пехоты: стрельцы «ссылались по полкам письмами», негодуя на выборных, которых считали подкупленными правительством. «И сего дня, — пишет Украинцев, — с тою ведомостью выборные приходили, и князь Иван Андреевич объявил им, и как тое дело вчерашняго дня было. И они, выслушав у него о том и приложа ему в том свою опасность, разошлись по полкам». Вероятно, выборные действительно имели основания опасаться гнева рядовых стрельцов. Украинцев тоже выражал обеспокоенность: «А что, государь, из того впредь учинится, и то время окажет; добро б, государь, было, чтоб великие государи изволили притить к Москве, не помешкав».{132}
Опасения не оправдались: стрельцы смирились, что не смогли получить из истощенной казны необоснованно требуемые деньги. Им было проще выколачивать недоданное за прошлые годы жалованье из своих полковников. С большинством бывших столичных командиров они уже свели счеты, а теперь требовали к ответу гарнизонных полковников из других городов.
Как уже говорилось, первым из них стал начальник черниговских стрельцов Степан Янов, привезенный в Москву и казненный по требованию восставших 14 июня. Вероятно, тогда же правительство под нажимом надворной пехоты постановило отозвать в Москву переяславского полковника Афанасия Паросукова и батуринского полковника Максима Лупандина, однако по просьбе гетмана Самойловича распоряжение было отменено — соответствующий царский указ был прислан Хованскому 22 июля. Иван Андреевич в связи с этим совещался с другими членами боярской комиссии. Украинцев сообщил Голицыну, что Хованский «хочет писать к великим государям, прося милости», чтобы отставка Паросукова и Лупандина непременно состоялась, иначе можно опасаться «великого дурна» от стрельцов.
Поскольку Малороссийский приказ также находился в подчинении Голицына, решение вопроса о замене полковников украинских гарнизонов зависело непосредственно от него. Соответственно, на него и обратилось раздражение Хованского, дошедшее до прямых угроз. «И досадует на тебя, — извещал Украинцев своего начальника, — что ведаешь ты настоящее дело, да не остерегаешь того и не так поступаешь, не опасаясь здоровья своего». Со своей стороны думный дьяк не скрывал страха перед начальником Приказа надворной пехоты: «А я от него в том крепко опасен».