Царевны

Боярыни, те только по крайности во дворец едут. Дела, челобитные до зимы откладывают. Жалеют колымаг золоченых, шелками внутри обитых. Колеса, серебром окованные, поломать боятся. Выездных лошадей в большом уборе, в цепях гремячих, в перьях, в звериных хвостах, под попонами бархатными, берегут.

Больших приездов даже у царицы убавилось, а у царевен и совсем тихо. Монахини из пригородных монастырей — и те санного пути дожидаются. Приездов нет, а в теремных подклетях народа прибавилось. Нищие, странницы, нищие, калеки всякие, что по церквам да монастырям ближним и дальним, пока погода держалась, бродили — на зимовку во дворец потянулись.

В комнатных садах больших и малых все к зиме приготовлено. Царьградский орех, кусты сереборинника, гряды и кустарники рогожами и войлоком закутали. Клетки с канарейками, соловьями, попугаями и перепелками по теремам разнесли. На двери садовые входные большие висячие замки понавесили.

Некуда царевнам для прохлады пройтись. А в покоях душнее, чем летом. Жарко натапливают истопники сухими дровами перелетовыми печи изразчатые. От ветра и стужи на окнах и на дверях шелковые занавеси, на хлопке стеганные, повесили. На подоконниках теплые наоконники положили, вторые рамы сукном и войлоком окаймили. Через две слюды, в цветах и травах разметных, свет в покои едва пробивается.

Скука, словно паутина серая, света боится, сумерки любит. Ткет она по углам свои нити серые, с одного конца покоя на другой их перекидывает, мутью все заволакивает.

Скучают царевны. Чаще прежнего теперь они друг к дружке захаживают, к теткам наведываются.

У старшей, Ирины Михайловны, богомолицы верховые, старухи старые, из покоев не выходят. Любит царевна про божественное послушать.

Нынче Ненила-странница во дворец зимовать пришла. Год целый старая по монастырям богомольем ходила. В Соловки лесами дремучими через озера глубокие, через реки порожистые, а потом на поморских судах морем пробралась. Святым мощам в Киеве поклониться сподобилась. Ветром иссушенная, солнцем испеченная, в Москву воротилась Ненилушка. Здесь ее давно поджидали. Ирина Михайловна не раз про старуху спрашивала. Как только странница объявилась, в тот же день царевна к себе в терем ее позвала, а сестрам и племянницам к себе в гости приходить наказала.

«Со скуки, куда деваться, не знают. Пускай Ненилу послушают, — так рассудила Ирина Михайловна. — Речиста странница, да и видеть ей много чего привелось, а чего и не доглядела сама — у других выспросила».

Так думала царевна, прохаживаясь по своей опочивальне в ожидании часа, назначенного для сбора гостей. Любила Ирина Михайловна со своими мыслями с одного конца покоя на другой походить. А нынче о самом заветном ей думается.

Давно тянет царевну в святом граде Иерусалиме побывать. Слыхала Ирина Михайловна про Мономахову внучку Предиславу, дочь князя Полоцкого. Приняв монашество, с именем Евфросинии, не побоялась княжна пути далекого и опасного. В Иерусалим ездила.

И царевна ничего не боится.

Ничего, кроме тоски, что временами низкой и черной тучей над нею спускается.

— Всю-то жизнь заточенницей провела, — остановившись у окошка, шепчет царевна.

Изо всех дочерей самой холеной у батюшки с матушкой росла Ирина Михайловна. Первым ребенком она у царя с царицей родилась. Нарядить во что, не знали, Иринушку, чем подарить ее — не ведали.

Детские утехи, те, что памяти подороже, и посейчас у царевны целы.

К поставцу подошла Ирина Михайловна.

Вот золоченая чарочка с надписью: «Чарка стараго двора великия государыни инокини Марфы Ивановны, пити от нея про государево многолетнее здравие государыни царевны и великия княжны Ирины Михайловны». Эту чарочку бабка подарила.

Ящик, бархатом обитый, в Крестовой стоит. В нем крест с мощами — тоже бабкино благословение. Там же и цепочка золотая, а на ней резной на яхонте образ Спасителя. Это от матушки, царицы Евдокии Лукьяновны. А вот на поставце лютый змей золотой, крылатый, во рту у него голова человечья. Батюшка царь Михаил Федорович змея подарил. Кораблик серебряный на колесиках и бочечка золотая от него же.

Много всяких детских подарков раздарила племянницам Ирина Михайловна, а с этими расстаться не могла.

С этими, да еще с одним подарком — деда-патриарха Филарета Никитича.

Возле постели, под затворкой и занавесочкой зеленой тафты, на деревянном резном уголышке зеркало прилажено. Забыла Ирина Михайловна, когда в последний раз зеленую занавесочку отдергивала. Кажется, было это в тот самый день, когда она первой седины у себя испугалась. Давно это было, а каждую чеканную травку на серебряном ободке царевна помнит. И зеркала никому не отдает. Невестой датского королевича она в него смотрелась.

Счастья-то, счастья-то сколько мимо прошло!

Ломает худые, бледные пальцы царевна. Тяжко тем, кому счастье солнышком в очи глянуло, век без него доживать. Аннушке с Татьянушкой, счастья не ведавшим, куда легче.