Царевны

Не сразу ответила Федосьюшке Наталья Кирилловна. Темные кольца сыновних кудрей пальцами перебирая, раздумывала она, как ей быть. Отказать — весь терем обидеть. Согласиться — с тихостью, в которой душа отдыхает, — проститься. Хотелось на этот раз государыне без царевен уехать. Не приходится.

— Скажи бо́льшим и ме́ньшим царевнам, Федосьюшка, что спехом собралась я в обитель. Думала, хлопотливо будет теремам за мной следовать. Оттого о походе и не объявляла.

Еще самую малость позадержалась государыня.

«Отказать нельзя. Обида большая. Вернешься с похода богомольного — не угомонишь терема».

И, приняв решенье уже твердое, так кончила государыня:

— Ежели хотенье имеют помолиться, я этому делу, богоугодному, не противница, пускай поспешают, собираются. Завтра утречком на заре и выедем.

Не пришлось на этот раз царевичу с Федосьюшкой «Рай» в шкатулочке поглядеть, не пришлось и Натальюшке с сестрицей любимой позабавиться. Заторопилась царевна. Не посмотрела даже на слезы Натальюшкины — чуть бегом не убежала, сестриц с тётками оповестить заспешила.

Словно в улье перед роеньем, загудел царский терем. Кравчие, ларешницы, постельницы, мовницы — все на ноги встали. Казначеи заспешили к царицыной Мастерской палате, сундуки, коробья, ларцы отпирать. Ездовое да выходное парадное платье всех царевен за их печатями там хранилось. Распечатывали сундуки кипарисовые, где от всякой порчи, заговора и наговора белье береглось. Лекарки домашние снадобья всякие, на случай хвори нежданной, припасали.

А в кухонных избах, в подвалах, в кладовых ночь целую челядь глаз не сомкнула. Там в путь-дорогу съестное всякое да питье разное набирали. Не для одного царского стола припасов требовалось. Целые возы с рыбой отборной и свежей, и соленой, бочонки с икрой, кадушки с медом царица в дар обители с собой повезет.

Ночь наступила. И на Спасских, и на Тайницких, и на Троицких воротах в каменной стене вокруг Кремля часы музыкой давно отбивают ночное время. А Федосьюшка все заснуть не может. Все к окошку бегает. Красно ли наутро-то будет? А вдруг да гроза! В грозу царь-батюшка ни за что не отпустит. Хочется царевне взглянуть, чисто ли небо звездное. Комнатный сад не дает. Окна Федосьюшкины все до одного туда глядят, а в саду стенка высокая, каменная.

2

По большой столбовой дороге, что идет от Москвы к Троице, потянулся царицын поезд.

Открывают его стрельцы с батогами, за ними скороходы с бичами, чтобы путь расчищать. За скороходами огромная колымага царицына, по золоту разными красками расписанная. За нею опять стрельцы да стольники для обереженья, за ними колымага с царевнами большими, потом колымага с царевнами меньшими, а дальше колымаги с боярынями, с боярышнями, с мамами, с сенными девушками и с разной другой женской челядью.

За колымагами отряд с казной шатерной и столовой. Здесь и укладничий, и шатерничий, и стольники, и подьячие, и ключники, и подключники, и истопники. За ними повозки с верхами суконными, коронами украшенными. В одной из повозок постели путные, в других — платье, белье и разная мелочь походная вместе со столами разъемными и стульями разгибными.

Позади всего поезда «телега поборная». В нее складывают покупки, дары, которыми царице народ челом бьет, и все челобитные, что ей по пути подают.

Рядом с телегой старший дьяк царицына приказа шагает. Он челобитные отбирает, счет им ведет.

Далеко в длину вытянулся поезд царицын, а в ширину дороги ему не хватило. Колымаги просторные, а по сторонам их пешими идут бояре ближние, дети боярские, стольники, рынды с мечами.

^{_{Стрелец}}

^_Рында

Рядом с колымагой царицыной выступают верные сберегатели молодой царицы, ее родный батюшка Кирилл Полуэктович Нарышкин с дядею Артамоном Сергеевичем Матвеевым. Оба в кафтанах золотных, на обоих оплечья и шапки каменьями самоцветными расшиты. У грузного Кирилла Полуэктовича дорожный посох сандального дерева при каждом шаге золоченым острием глубоко в сухую землю уходит. Матвееву — тому полегче. Толщины на нем боярской нет, да и к ходьбе он привычнее. За границей бывал Артамон Сергеевич, там ходить научился.

^{_{Артамон Сергеевич Матвеев}}

— Сергеич! — вдруг крикнул царевич Петр, проворно откинул персидскую камку с колымажного окна и застучал пальцем по слюде, расписанной травами и розанами. Быстро обернулся Артамон Сергеевич на голос любимца своего балованного, но еще быстрее одна из мамушек от окошка царевича оттащила, а другая — погуще складками занавеску на том месте, где выглянул мальчик, собрала.

— Селом как раз едем. Ах, грех-то какой! Недоглядела ты, мама, — с укором сказала бабушка.

Анна Леонтьевна, царицына мать, сидела рядом с дочерью, сложив на коленях пухлые белые руки.