Царевны

Радостная, успокоенная села за обеденный стол Наталья К ирилловна.

После обеда не сразу в путь тронулись.

Отдыхать во всех шатрах полегли. А как поднялись, жара к тому времени спала. По вечерней прохладе поехали. Думали ехать сразу, не мешкая, а через версту, у самого села, постоять пришлось. Народ дорогу запрудил.

Пытали стрельцы да скороходы батогами, бичами работали, чтобы задержки не было, да государыня не приказала.

Остановились колымаги.

Пораздвинули пальцы, перстеньками унизанные, по окошкам камку персидскую. Любопытные девичьи глаза глянули в мир неведомый.

Запыленные, обгорелые лица, мозолистые, корявые руки, одежды холстинные да сермяжные. Кто на коленях, кто совсем на земле, серой от пыли, серым комком лежит, а тот, кто стоит, только потому на ногах удержался, что последней догадки перед золоченой колымагой лишился.

Такого хоть насмерть бичом забей — с места не тронется.

Попик тощенький с матушкой в телогрее заплатанной да с дочкой косенькой, в алый сарафан принаряженной, вперед к самой колымаге протиснулся. Сам попик с бражкой, попадья с блинками, дочка с медом сотовым. Все трое до земли кланяются, дары к колымаге, львами да орлами по золоту расписанной, протягивают.

Разглядела их через занавесочку Наталья Кирилловна и приказала дары принять, а попу с семейством выдать по рублю на человека.

— Там их много с дарами… Есть и с челобитными, которые… — шепчет взволнованная Федосьюшка. — Старики… старухи… детей много…

— Всех деньгами одели, Матрена Васильевна, — приказывает государыня казначее. — Кому копейку, кому алтын. Никого не обижай. Детям по грошику. Дары в поборную телегу складывайте. А челобитные пускай дьяк все до одной оберет.

Дары с челобитными обобрали. Дальше поехали. Путь от Тайнинского полями пошел. Лентой, закатным солнцем расцвеченной, вилась на просторе река Яуза. Ласточки острыми крыльями траву чиркали. Сильнее запахло цветами, спелой рожью. Откуда-то издали песня донеслась, а кругом — безлюдье: одни поля золотые. Где-то рожь уж зажинают.

— Жнецы с поля пошли, — прислушавшись, сказала Наталья Кирилловна и, помолчав, прибавила — Ночь тихая, теплая подходит. В патриарших палатах в Пушкине душно будет. В шатрах заночевать бы.

— В шатрах, в шатрах! — подхватил царевич Петр.

— Петрушеньку нам не застудить бы, — опасливо молвила Анна Леонтьевна. Пуховики в патриарших палатах были ей больше по вкусу раскидной путной кровати.

— Спаси Господи! Долго ли! Да вдруг дождик, — хором поддержали ее боярыни.

— В шатрах! — еще громче крикнул царевич и даже кулачком пристукнул.

А Федосьюшка шепотком тоже в шатры просится.

Решила Наталья Кирилловна в шатрах заночевать.

Совсем стемнело, когда колымаги остановились у шатров, освещенных изнутри слюдяными фонарями.

Уселась царица с царевнами на раздвижных стульях за накрытыми уже раскидными столами, и забегали стольники между столовым и кухонным шатром с блюдами, мисами, тарелами и жбанами.

— Петруша-то спит совсем, — сказала Федосьюшка.

— Заснул, заснул царевич-батюшка. Ну-ка я его в постельку положу… — И мама бережно поднимает царевича и, осторожно ступая, выходит из столового шатра. За ней встает мама с Иванушкой, за ними царица, а за царицей и все.

Тихая теплая ночь смотрит золотыми очами-звездами на затихший царицын стан. Кольцом опоясали его стражи верные, стрельцы с ружьями, батогами, бичами. Возле каждого шатра рынды, подрынды, стольники, ключники, подключники стали.

— Мамушка, душно! Полу у шатра пооткинуть бы. Пускай бы к нам звезды глянули… — запросила Федосьюшка.

— А? Что? — встрепенулась уже засыпавшая Дарья Силишна. — Аль чего испугалась, царевна?

— Душно, мамушка, жарко. На звезды поглядеть охота. Ночным воздухом прохладным да душистым дохнуть бы.

— Ишь, что придумала! Забыла, что стража кругом поставлена?

— А ты бы им, мамушка, подальше отойти велела.

От этих слов царевниных с Дарьи Силишны сразу весь сон соскочил.

— Да никак ты ума, царевна, лишилась? Без стражи, да среди поля чистого, да возле леса темного? Да мало ли людей лихих по дорогам да без дорог вокруг стана теперь бродит? Видела сколько народу незнамого у колымаг собирается? Спи, царевна! Закрой глазки. Засни.

Закрыла глаза Федосьюшка, и длинным рядом потянулись перед ней люди незнамые, от пыли серые, люди в холстине да в сермяге, люди в лаптях обтоптанные, да босые.

Открыла царевна глаза, а люди все не уходят. Незнамые люди, что по дорогам и без дорог ночью летней душистой под звездами бродят, до самого света царевне заснуть не дали.

Только вздремнула Федосьюшка, а над ней уже мама с полотенцем стоит.

— Росы я, царевна, с цветиков полевых зарею на плат собрала, — говорит Дарья Силишна, склонившись над разоспавшейся Федосьюшкой. — Дай я личико тебе оботру. Светлость красоте умыванье росное придает.

И чуть не силою вытерла мама влажным полотном Федосьюшкино лицо.

— Сразу зарозовела, — обрадовалась Дарья Силишна. — Личико-то тебе в дороге малость ветром обвеяло. Ну, да ничего. Дома у меня, на случай загара, настой из дубового листа припасен.