Царевны

— А Языкова с Лихачевым забыл, князь? — перебил Долгорукого Хитрово. — Ежели нам в большой милости у царя, старости нашей ради, все равно не удержаться — их пропустим, дабы чего самим из рук не выпустить. Оба боярина ума великого и ни с кем во дворце родством не запутаны. Твердо и постоянно их восхваляя, в милость к государю обоих введем. Нам они привержены за свое возвеличение станут… Смекаешь, как все теперь быть надлежит?

Опустив голову, только вздохнул тяжело старый князь.

— Супротивником государю моему покойному как бы не оказался я… Верил Матвееву он… Другом своим называл.

Все еще сильно колеблется Долгорукий. А Хитрово ему:

— Сам государь покойный с того света тебя, князь Юрий Алексеевич, благословит, ежели ты сына его, им же и цари поставленного, на престоле его родительском от измены оградишь. Оберегателем молодого царя тебя, никого другого, назначили.

Поднялся с лавки резной Юрий Алексеевич, широким крестом перекрестился на большой образ Спасителя, что позади государского престола в лампадах неугасимых светился, и сказал:

— Прости меня, Господи, ежели по недомыслию человеческому, ошибусь я, выполняя долг, царем мне завещанный. Раба своего, воле Твоей и государской покорного, не до конца осуди, Многомилостивый!

И уже деловито, к Хитрово обратившись, прибавил:

— С боярами, с кем надобно, переговори, Богдан Матвеевич. Анну Петровну оповести, чтобы до времени, пока дело решится, болящего царя дохтурскими лекарствами не поили.

— Так и царевна София Алексеевна уже наказывала, — прибавил Хитрово.

Гулко раздались в Грановитой шаги боярские. Тяжело за ушедшими бухнула дверь золоченая. Тихо в опустевшей палате. С потолка расписного Бог Саваоф с воинством ангельским над золотым престолом вознесся. Со стен лики мученические, апостольские и пророческие глядят. Здесь же и великие князья московские, и государи, сколько их было, псе до единого.

Все, кто здесь в палате, из мира ушли, истинную правду познали. А в жилых покоях низкосводчатых живые люди, друг друга улещая, оговаривая и обманывая, свою человеческую правду строят.

Много чада удушливого, едкого подымется, много слез прольется, не мало жизней будет загублено, прежде чем люди к правде настоящей придут.

24

Не верит Федосьюшка сестрице Софье, что все «к хорошему пошло».

— Малое время еще обождите, а там и всех вас я за собою из терема выведу… Не долго уже…

Так сестрицам Софья говорит, и все они, кроме Федосьюшки, радуются. Одну Федосьюшку не веселят сестрицыны слова.

Уже давно, с самых похорон батюшкиных, Алексеевны волю взяли. Не спрашиваясь, когда вздумается и куда вздумается, они теперь по теремам прохаживаются. Да если бы и захотели — спрашиваться не у кого. Царица у себя в покоях, запершись, сидит. Федосьюшку, свою любимицу, и ту не сразу до себя допустила. Боярыне, приход царевны оповестившей, сказать приказала, что ей, царице, недужится. Так и ушла бы к себе царевна, да дети, как услыхали, кто пришел, крик подняли.

— Сестрицу к нам! — царевич Петр закричал.

Натальюшка книгу потешную в ту пору держала, с книгой так к дверям и бросилась. Федорушка в ходильном стульце запрыгала.

— Федосьюшка! Федосьюшка!

Вернули Федосьюшку.

Хотела царевна, как бывало, к царице с лаской прильнуть, но глянула в очи ее скорбные, и опустились руки, к мачехе протянутые. Словно стену перед собой увидали царевна. Хорошо еще, что дети малые помогли: ухватили сестрицу за руки, каждый в свою сторону тащит. Петрушенька — к пушечкам, Натальюшка книжку показывает, Федорушка — кубарик расписной протягивает. Из пушечки с Петрушенькой постреляла, картинки с Наталыошкой поглядела, а как запустила кубарик для Федорушки, тут ее и царица к себе кликнула.

— Деток, мамушки, подальше унесите. С царевной на свободе перемолвиться хочу, — сказала Наталья Кирилловна.

Подхватили мамушки девочек. Те только рты успели раскрыть. Плакать им уже за дверями пришлось. Петрушенька, в чем дело, побыстрее смекнул. С нянюшками, с мамушками, словно с воинством вражеским, в бой вступил. Кого ногой, кого рукой — всех разметал. Не успели в себя пестуньи прийти, а царевич уже у матери на коленях, всклокоченной в бою головой к груди ее прижимается.

— Прикажи им, родная, меня не трогать, — шепотком просит.

Отказать сиротинке у царицы сил нету:

— Пускай у меня посидит сынок. А вы все уйдите.

Ушли боярыни.

— Страшные дела ноне у нас, Федосьюшка, во дворе творятся, — тяжело вздохнув, начала царица. — Сказывали мне, будто царя молодого Софья совсем обошла. Только не похоже, что к доброму его поведет. На Артамона Сергеича чего только не наплели… Батюшку моего с братьями в покои царские не допускают… Боязно мне, беззащитной…

— Матушка, а я у тебя на что? Я ли тебе не заступник? Только слово скажи! Да я тебя, матушка, не хуже Федора Тыринова, из какой хочешь беды на руках вынесу. Всем ворогам головы поснесу!

Вскочил мальчик с материнских колен, за саблю золоченую, к поясу привешенную, ухватился.