Царьград: Путь в Царьград. Афинский синдром. Встречный марш. Бремя русских

1 октября (19 сентября) 1877 года. Утро. Синоп, полевой лагерь Персидского экспедиционного корпуса

Едва только на востоке забрезжил рассвет, как в мечетях Синопа с минаретов истошно заголосили муэдзины, призывая правоверных на первую утреннюю молитву. Начинался новый день, который людям предстояло провести в трудах и заботах. На небольшом базарчике, стихийно возникшем прямо на окраине русского военного лагеря, торопливо омыв предписанные Кораном части тела, торговцы привычно расстелили свои молитвенные коврики и, повернувшись лицом в сторону Мекки, принялись славить Аллаха.

Всевышний в этом году оказался необычайно добр к синопцам. Во-первых, их минули ужасы войны, задевшие своим крылом города в европейской части бывшей Оттоманской Порты, а, во-вторых, пришедшие сюда две недели назад русские не грабили горожан и окрестных крестьян, а платили за все им нужное полновесной монетой. Дисциплина в экспедиционном корпусе была строжайшая, и лишь по одному подозрению в насилии над местными жителями военно-полевой суд мог закатать злодея в арестантские роты.

А соблазнов, надо сказать, было немало. В первую очередь неприятности доставляли крутобокие, чернобровые и черноокие турчанки, томно взирающие на русских солдат поверх закрывающих нижнюю часть лица платков – яшмаков, или прозрачных вуалей. Многих из них война оставила вдовами, а требующее свое женское естество заставляло с интересом присматриваться к светловолосым и голубоглазым выходцам из заснеженных северных лесов. Долго ли, коротко ли, но дурное дело нехитрое, да и незнание языка в нем совсем не помеха.

Скоро по городу пошли слухи о том, что то тут, то там в ночной темноте вроде видели русских аскеров, то перелезающих через забор, то тихо проникающих во дворы через задние калитки. Что там было дальше, о том молчок – глухие дувалы надежно хранили сердечные тайны своих хозяек. Но разговоры по городу Синопу пошли, куда же от них деться-то. Когда людям хочется неприятностей, они изо всех сил начинают чесать языками.

Дошли эти разговоры и до эмира Ангорского, временно обосновавшегося в Синопе со своим малым двором. Тему поднял пышущий гневом городской кади, человек религиозный, но мелочный, жадный и не очень умный. Случилось это три дня назад…

– Прекрати, – брезгливо сказал ему Абдул-Гамид, выслушав жаркую речь блюстителя нравов о блудницах, достойных побивания камнями, – и не плюйся – брызги летят. Вот прикажу посадить тебя на кол за оскорбление моего величества, и будет у Синопа другой кади, поумнее. Такое право, слава Аллаху, победители мне оставили. Все их запреты касаются только греков и армян, а с правоверными я вправе разбираться по законам шариата и заветам предков. Эмир я все же или не эмир?

Осекшийся на полуслове кади Синопа растерянно замолк, и повеселевший Абдул-Гамид хмыкнул.

– Или, если хочешь, – сказал он, – я позову моего достойнейшего родственника Мехмед-Хаджи Османова, и он объяснит тебе с Кораном в руках, в чем ты был неправ. А потом аскеры урусов по их обычаю расстреляют тебя у стенки из ружей, за внесение смуты в умы правоверных. Ибо Мехмед-Хаджи по совместительству еще и майор русской армии. У них это делается быстро, раз – и ты в Джанне, в объятиях десяти тысяч девственниц.

Кади замотал головой, как ишак, нечаянно проглотивший жука-навозника, и эмир ангорский вздохнул:

– Значит, смерти от руки русских аскеров ты тоже не хочешь? Так чего же ты хочешь, сын шакала и гиены, за то, что ты отвлекаешь меня своей глупой болтовней от мыслей о важных государственных делах.

Абдул-Гамид замолк и с интересом посмотрел на перепуганного насмерть кади. Эмир не кричал на своего недостойного слугу, не топал ногами, а разговаривал тихим, спокойным и даже ласковым голосом. Но от этого кади стало еще страшнее. Сейчас Повелитель правоверных щелкнет пальцами, войдет Меч Справедливости, и с кади города Синопа все будет кончено, раз и навсегда. Богатства казненного заберут в казну, а жен, точнее, уже вдов, выдадут за других. И уже завтра эту должность займет новый кади… Обычное для Оттоманской Порты дело, что уж там говорить. И нет причин, почему в Ангорском эмирате все должно быть по-другому.

Кади упал на колени:

– О, Повелитель, пощади своего неразумного слугу, не ведавшего того, что говорит его нечестивый язык! Обещаю, что я больше никогда не побеспокою тебя своей глупой болтовней.

Эмир задумался:

– Пожалуй, я тебя помилую. Но кади тебе больше не быть. И велю тебе отправиться в Хадж, чтобы искупить твои грехи. Ты должен завтра же утром выехать… Нет, выйти пешком, босым и одетым в простой халат. И пусть Аллах вернет тебе разум.

– Кхе-кхе, – послышалось за пологом походного шатра эмира, – ваше величество, вы позволите мне войти?

Услышав знакомый голос, Абдул-Гамид расплылся в широкой улыбке: