Цари и скитальцы

Они поговорили ещё немного, и Фёдор Елизарович решил, что рисковать собою ради денег Щелкалова не стоит. Пусть Полубенский ими подавится. По возвращении в Москву обо всём будет доложено государю. К тому времени выяснится, как поведёт себя на сейме князь Полубенский. Если он выступит за государя, Фёдору Елизаровичу похвала, а если против, то грех на Колычеве.

В сочельник Неупокой встретился с Голубем. Оба были не слишком трезвы, что придавало их речам естественность и искренность. Дуплев сказал:

   — Низкий поклон от меня князю Александру. Тебя, пан дорогой, хочет увидеть наш посланник Фёдор Елизарович. Мает к тебе приватную беседу. Да я к тому хочу назвать тебе некое имя. Только пусть оно дойдёт до князя Александра, минуя третьих лиц. Ежели князь назовёт то имя пану Троцкому, великий прибыток будет князю. Знает ли пан краковского шляхтича Граевского?

Крыштоф Граевский был выдан с потрохами. Неупокой не сомневался в том, что Полубенский не сообщит о нём Филону Кмите, а в самых верхах литовской тайной службы представит дело так, что именно его, князя, люди раскрыли заговор краковской шляхты. Кмита поймёт, откуда у Полубенского такие вести, и заподозрит его в сношениях с московитами. А Полубенский, привыкший за всё платить, но недоплачивать, захочет отблагодарить Неупокоя подешевле. Тогда Неупокой сделает следующий шаг.

В крещенье Голубь снова зашёл к Неупокою. Князь Александр жаловал Дуплеву за хлопоты не слишком дорогой, но древний перстень с синим яхонтом — сапфиром. На внутренней стороне был выгравирован герб Полубенских. Яхонт был не слишком чист, что в дневное время мутило его шелковистый блеск. Зато при свете одинокой свечи в глубине камня вспыхивала шестиконечная звезда.

Полюбовавшись игрой природы, Неупокой и Голубь договорились встретиться на масленице. В порыве рассчитанной откровенности Голубь приоткрыл маленькую тайну: на пограничных заставах получен приказ из замка в Троках — с особым тщанием допрашивать выходцев из Московии. Приказ сопровождался словесным описанием внешности Крыштофа Граевского.

2

Бориса Годунова отталкивало всякое уродство и мерзкий запах. Убранство и запах горницы, куда ему пришлось войти, доставили ему минутное страдание. Но всякое страдание он мог стерпеть ради успеха. Дядя в успехе был уверен, а Борис верил дяде.

Пахло сырыми перебродившими дрожжами и лежалой рыбой. Под низким, давно не мытым потолком сидели за столом человек двадцать. Одеты были скорей неряшливо, чем бедно: среди заношенных дедовских однорядок нет-нет да и блеснёт жемчуг на вороте, тусклое золотное шитьё, камешек в перстне. Многие знали лучшие времена. Затем и собрались, чтобы вернуть их.

От запаха Борис на мгновение словно очнулся от злого забытья: господи, что они ему? Он же совсем другой. Он с англичанами беседует о дальних странах, с царевичем Иваном — о диалектике любви и брака по Мефодию Потарскому, с Яковом Строгановым — о будущем торговли и промышленности. Он — первый шахматист двора. Зачем он к этим волкам пришёл — зубами щёлкать?

Дядя наставил: «Низшими не пренебрегай. Они возносят высоко. Быть добрым к низшим — выгодно». Призыв звучал кощунственно. Это коробило и восхищало Бориса.

Известные ему способы возвышения претили чему-то изначально доброму и мягкому в его характере. Но он вырос при дворе. Он не понимал, как можно не добиться власти, если есть возможность добиться.

Привыкая к запаху, Борис долго крестился на закопчённые иконы. От запаха не помогала даже ароматная французская водка, коей он смачивал усы. На сальный стол было противно класть руки. Дядя внушал, что, если станет нестерпимо, надо вознестись мыслим к грядущей славе рода Годуновых, верных хранителей династии. Придёт срок, и они вытеснят не только Колычевых и Тулуповых, но и Романовых.

Борис сделал умнее: он просто пожалел собравшихся здесь скудных детей боярских, голь мелкопоместную, безработную опричную мелочь, отброшенную за ненадобностью после гибели Скуратова. Они не виноваты... Они пришли, когда их государь и присные позвали, а когда выгнали, — ушли. Борис умел разжалобить себя и даже вызвать слёзы. Для этого он вспоминал что-нибудь жалкое из костромского детства. Как, например, ему не наняли хорошего священника в учителя, из-за чего Борис остался недоучкой в Писании и христианской философии.

Имущество — «стяжание» — людей, собравшихся на встречу с Годуновым, было куда бедней, чем у его отца. Фёдору Годунову не хватило серебра на лучшего учителя; этим недоставало полтины на кольчугу и они ездили под стрелами в хлопковых тягиляях. Многие голодали по весне, постом перебивались кашей на рыбной юшке, а разговеться было нечем.

Они взывали:

— Хто мы есмы? Дети государевы али пасынки? На нас, яко на хребтине, вся оборона держится, а мы хуже зверей обретаемся! Где правда, братие, где вертоград? Мы чаяли, он близко.

Здесь были люди, помнившие угрюмые воззвания Скуратова и проповеди Леонида из Чудова монастыря.