Цари и скитальцы

В прохладном полумраке теплится толстая свеча перед иконой Николая Чудотворца, заступника странников и рисковых порубежных торгашей. Наверно, по обету её поставил воротившийся домой купец. Церковный служка дрожащими руками запаливает целый пучок свечей потоньше. Дрожит не от испуга, а от радости: царевича любили в городе, приход его был честью, не связанной — в отличие от государева прихода — с опасностью. Служка готов был сам себя поджечь — именно потому, что знал, что государь-наследник никогда не пожелает этого.

Закинув голову, Иван встречался со спокойным взглядом Пантократора. Лик его освещали узкие оконца под самым куполом. Это была сама сияющая строгость, образец доброго владыки, коему повинуются не из страха или любви, а от бессознательного понимания его верховной мудрости, несоизмеримой с умом людей, но и не унизительной для них. Даже морщины на лбу и скулах Пантократора — вот колдовство! — не бороздили его лик тенями старости, а, нанесённые светлой краской, осветляли.

По узкой, стиснутой стенами лесенке Иван поднимался на хоры. Боковые приделы выглядели оттуда пещерками с расписными сводами. И отовсюду на Ивана смотрели лица, списанные с монахов, горожан, дворян и мужиков, среди которых жил на Новгородчине Феофан Грек.

То, что светилось в этих лицах, было и милым, и загадочным для Ивана. В нынешних новгородцах оно было притушено или заплыло безразличием и страхом. Эти, на стенах, были ещё не битые, но, вопреки пословице, дороже битых.

Есть два рода икон, и даже храмов, с определённым расположением ликов. В одних все лица обращены к сияющему центру. Замажь его — они угаснут, помертвеют, они не могут жить сами собой. На стенах Спаса-на-Ильине каждый сам себе если не бог, то царь. Есть Пантократор под высоким куполом, но знание о нём не подавляет остальных.

В те годы много размышляли и говорили о царской власти, её границах и правах. В России было достаточно людей, считавших незаконными чрезмерные права царя. Об этом Иван однажды разговорился с Борисом Годуновым, своим навязанным наставником, «рындой с рогатиной». Молодость хочет спорить.

Беседа-спор случайно разгорелась у стен Детинца, когда встречали чудотворные иконы, возвращённые из Москвы в Новгород. В год погрома образы Спаса Милосердного, Петра и Павла были изъяты из иконостаса Святой Софии в наказание Пимену: они занимали место напротив владычного. С образом Спаса Милосердного была связана легенда, обидная для истинного самодержца:

«Грек Дмитрий Ласкарёв стоял однажды в Софии во время службы и увидел икону Спаса Милосердного на правом клиросе. Спросил: знаете ли вы, что это за икона? Ему ответили: слух, что из Корсуня привезена, греческого письма. Дмитрий же рассказал, что та икона прежде Володимирова крещения была в Царьграде. Некогда царь Мануил ехал по своим делам и увидел священника, неподобно делающего, и велел наложить на него раны нещадно. В ту же ночь явился Мануилу Спас в том образе, как написано на иконе, и говорит: почто восхищаешь святительский суд? Тебе предано начальство над человеками и от супостатов оборонять, святителям же повелено духовные дела вязати и решати. И повелел Спас, указуя пречистым своим перстом, возложить раны на царя Мануила. Проснувшись, царь услышал на теле раны тяжкие и подбежал к иконе, и увидел, что рука Спаса указует вниз, а не как было написано прежде. И восплакася царь...»

   — Сие легенда, — нечестиво улыбаясь, сказал Борис.

   — Лжа? — подхватил царевич.

   — И вредоносная. Недаром новгородцы твердят её.

Протасий Юрьев, находившийся неподалёку, промолчал, только бело-рыжий конь его беспокойно вскинулся.

   — Разве царь — бог, Борис? Откуда у него такие силы и ум, чтобы за всех решать? К чему тогда советники и Дума?

   — Для исполнения воли государя, государь.

Царевича не сбило намекающее повторение. Он размышлял всерьёз.

   — Люди же разные, Борис. Можно ли управлять ими единой волей? Я знаю, государи всегда стремились подменить суд святительский, ибо желали не только телами править, но и душами...

У Бориса беспокойно напряглось лицо, он оглянулся.

   — Государство сильно единым...

   — Что ж, и душегубцы единствуют в замыслах. А ведь государство не одной войной живёт. Люди торгуют, пашут, промышляют. Вот новгородцы торгуют лучше всех — надо ли их уравнивать с другими?

   — Кто-то из новгородских гостей тебе лукаво нашёптывает, государь.

   — Пожалуй. Как сказано в постановлении Стоглавого собора: поутру рано солому жгут и кличут мёртвых... Они нашёптывают.

Борис не понял. Он и с царём, случалось, попадал впросак, не постигая причудливых сравнений. Духовнокнижного образования не хватало.

Он постарался прикрыть непонимание тонкой улыбкой:

   — Где же ты кликал мёртвых, государь?

Иван махнул рукой на Торговую сторону.

Бечевник Волхова, пологий берег под Торговой площадью и Ярославово дворище были расцвечены рубахами и однорядками в синее, алое и белое. На Волхове, держась подальше от охраняемых быков моста, крутились устойчивые к любой волне лодчонки ильменских рыбаков.