Цари, святые, мифотворцы в средневековой Европе

Присутствие exempla из жизни философов в «Краткой беседе о мудрости святых» можно объяснить намерением Иоанна оттенить рассказы об истинных мудрецах – о святых. В этом сочинении Иоанн поставил перед собой цель «собрать[394] кое-какие [сведения] о философии (philosophia) или мудрости (sapientia) святых, которые были истинными философами, освященными светом истинной мудрости»[395]. Он сравнивает не добродетели святых с добродетелями философов, а самих святых и философов, и в ходе этого сравнения на основании августиновской идеи о том, что последним не была доступна вера в Бога (и ни одна из теологических добродетелей), он заключает: философы были глупы, несмотря на то что считали себя мудрецами[396]. Для того чтобы обосновать это утверждение, Иоанн дает подробное определение мудрости святых[397], предварив его разъяснением места философии в христианском знании (scientia), взыскующем мудрости (sapientia), а затем называет девять способов понимания и взыскания такой мудрости. Каждый из способов, которые приводит Иоанн, был описан либо в Библии («мудрость – жизнь, изобилующая презрением к миру и исполнением Божьих заветов; такой была жизнь апостолов и их последователей», – пишет Иоанн, ссылаясь на Первое послание к Коринфянам[398]), либо одним из Отцов Церкви[399]:

Августином Блаженным, Григорием Великим или Иоанном Златоустом («Первой глупостью ангелов была гордыня в сердцах [их], а истиной мудростью людей [должно стать] смирение в суждениях их. А тот, кто отрицает это, даже зная что-то великое, – “Кто сей, омрачающий Провидение словами без смысла?” (Иов 38: 2)»[400]). Примечательно, что здесь же, наряду с авторитетнейшими богословами, Иоанн апеллирует к авторитету Сенеки: «[Мудрость] – это вкус к благу. Говорят ведь: “sapientia – от sapor”. Совершенная мудрость представляет собой правильную оценку вещей с истинным ароматом, и мудр тот, для кого вещи обладают ароматом. Мудрость в том, чтобы [это] различать»[401], – пишет Сенека.

Суонсон утверждала, что Иоанн написал «Breviloquium de sapientia…», чтобы снять с себя исходившие от церковных властей обвинения в излишней симпатии к язычникам[402]. Достоверно нам ничего не известно об обвинениях, направленных лично против Иоанна, однако трудно сомневаться, что в среде нищенствующих орденов спорили о правомерности апелляций к языческим примерам для проповеди сугубо христианских ценностей[403]. Вполне вероятно, что рассмотренные выше ремарки, которые Иоанн делал для оправдания использования таких примеров, могли быть попыткой включиться в эту полемику. Однако представляется, что главная причина рассуждений Иоанна о правомерности использования языческих exempla была не внешней, а внутренней. Иоанн пытался таким образом разрешить противоречие между собственной солидарностью с тезисом Августина Блаженного о том, что язычники не могут быть добродетельными, и глубоким личным интересом к греческим и римским мудрецам. И в этом он наследник гуманистов предшествующего столетия.

Для того чтобы доказать, что exempla из жизни античных мудрецов можно использовать в проповедях, при воспитании будущих правителей и в душеспасительных беседах, Иоанн прибегал к нескольким типам аргументов. Во-первых, он ссылался на авторитет Отцов Церкви и признанных теологов, цитируя высказывания древних философов опосредованно, из вторых рук, или просто указывая место, в котором, например, Августин Блаженный ссылается на ту же историю. Во-вторых, он утверждал (не без известного лукавства), что к тому времени, когда он взялся за перо[404], существовало уже больше дидактической литературы, черпающей назидательные примеры исключительно из Библии, Иоанну же хотелось добавить что-то новое[405]. В-третьих, следуя тезису Августина о том, что, исходя из цели деяния, можно установить, является ли оно добродетельным, Иоанн «доказывал» добродетельный характер поступков, описанных в приведенных им exempla, «доброй» мотивацией: например, стремлением принести пользу (utilitas) или достичь почета (honestas)[406].

III. Чужие и свои на востоке

От антииудаизма к иудаизантизму в православной культуре востока Европы в конце XV–XVI вв.

Михаил Дмитриев