Цари, святые, мифотворцы в средневековой Европе

ЛП есть фонетика церковнославянского языка, изложенная по системе греческой грамматики Дионисия Тракса и византийских комментариев к его сочинению, а первая часть ЛП – это восхваление ars grammatica как основания для истинной веры. Центральная идея стихотворного текста состоит в попытке поставить веру на такой базис, который лежит вне самое веры, в области «науки», науки о грамоте. Вместе с этим возникает вопрос о происхождении такого нового основания и его надежности. Обоснование данного выбора мы находим в «Написании о грамоте», изученном А.И. Клибановым. «Неправоверные» воззрения этого сочинения были поправлены вполне «правоверной» «Беседой о грамоте», что выявил также Клибанов, к которому Фрайданк присоединяется[531]. Давая общую оценку ЛП, Фрайданк подчеркнул, что в этом памятнике мы имеем дело с текстом, который в европейской перспективе не может быть признан собственно гуманистическим – но может быть квалифицирован как предгуманистический (так же как идеи Федора Карпова в более позднее время соответствуют схоластике, а не гуманизму). Три причины позволяют отнести ЛП к текстам этого направления: во-первых, идея найти объективную основу для религиозной веры в «научной» ars grammatica; во-вторых, опора на античное наследие (в случае ЛП – на позднеантичного Дионисия Тракса); в-третьих, попытка подойти к Писанию с методами филологической критики[532].

Большинство исследователей не признали убедительными аргументы Я.С. Лурье, А.И. Клибанова и Д. Фрайданка. Но Р. Штихель предпринял попытку связать ЛП с «Дидахе»[533], столкнувшись, однако, с непреодолимыми трудностями, которые ставят под сомнение связь ЛП и «Дидахе»[534].

Совершенно иные коннотации ЛП увидели другие исследователи. По мнению Д. Файна, который проанализировал именно стихотворную часть текста ЛП (без грамматической таблицы), в нем видны следы талмудической литературы, и иудаизм играл центральную роль в религиозных убеждениях Курицына. Файн отталкивается от того, что фарисеи упомянуты в положительном смысле, и это, видимо, есть отражение еврейских влияний на воззрения Курицына. Если же принять эту версию, то все утверждения ЛП можно истолковать как соответствующие традициям талмудического иудаизма[535]. Так, упоминание пророка нужно понимать в контексте именно ветхозаветной традиции, а не в смысле полученного «пророком» откровения и не в символическом смысле, как это делает А.И. Клибанов. Д. Файн рассматривает все элементы ЛП с точки зрения соответствия Торе и констатирует: этого достаточно, чтобы заключить, что идеи стихотворения «полностью соответствуют талмудической традиции»[536]. Однако, если и заключить, что «иудаизм занимал центральное место в верованиях Курицына», это не доказывает, что автор ЛП – типичная для всего движения фигура[537].

Ф. Кэмпфер, проанализировав первую часть ЛП, пришел к аналогичным выводам. В частности, упоминание «самовластия», которое было понятием, характерным для учения фарисеев, отсылает нас к именно иудейской традиции[538]. Кэмпфер критически отмечает, что прежние интерпретации ЛП давались не на основе анализа языка и терминологии, слово за словом. Он предлагает свое прочтение 10 строк и делает вывод, что их смысл противоположен тому, как ЛП понимается А.И. Клибановым. Далее Кэмпфер рассмотрел основные понятия ЛП и заключил, что среди них нет ни одного термина, который был бы характерен для гуманистической религиозности[539]. Главной мыслью стихотворения Кэмпфер считает мысль о пророчестве и человеческой свободе. Эта тема не является основополагающей для реформационной мысли, но является таковой для иудейской религиозной традиции. Соответственно многие высказывания ЛП поддаются прочтению в ключе традиций иудаизма; в первую очередь это касается позитивной оценки фарисейства[540]. Но в целом только специалист по иудаизму может адекватно оценить связь ЛП и иудаизма[541]. Особая новизна в интерпретации Ф. Кэмпфера состоит в том, что некоторые выражения ЛП можно истолковать как аллюзии на Апокалипсис, и возможно, что в ЛП скрывается «еретический комментарий» к Апокалипсису[542]. Но вопрос, как именно в ЛП перемешались иудейские и христианские элементы, остается открытым. В целом, согласно выводу немецкого исследователя, «ЛП – перевод стихотворения. Оно не может более рассматриваться как аргумент в пользу существования “гуманистических” течений в древнерусском обществе; но свидетельствует об “иудаизантских” течениях в нем»[543].