Царица Армянская

свое отчаяние. Арбок Перч почувствовал, что в эту минуту она не столько

царица, сколько просто женщина. Ничего хорошего такое не сулит...

Мари-Луйс поинтересовалась, на чем основаны, чем направляются

мятежные борения Арбок Перча.

Он поставил чашу с вином и на миг задумался.

— Борюсь я за свободу, а опорой мне мое мужество, честь.

— Не мало ли? Честь, мужество — это хорошо. Но одним мужеством стены

не разрушишь. И если я скажу, что то, что толкает тебя к мятежу,

несбыточно, как ты на это посмотришь?

— Не отступлюсь. Цель моего существования впредь только в этом...

Царица прекратила спор и после своей словесной атаки сделалась снова

терпимой и обходительной.

— Не следует вечно сетовать на судьбу, — сказала она, — этим ничего

не изменишь. Человек должен быть доволен собой. Ты поднялся против зла и

насилия, но забыл, верно, что и Мажан-Арамазду не сладить с такою задачей.

— Это от себя говоришь, божественная, или внушением свыше?

— От себя. Только от себя.

— А то ведь утверждают, что вы, цари, происходите от богов и их

именем проповедуете, будто всяк поднявшийся против царя поднялся и против

богов.

Тут уже царица не удержалась и чисто по-женски — звонко и от души —

рассмеялась.

— Это так, Арбок Перч. Но вспомни: для утверждения одной истины надо

придумать сотни лживых уловок. О наивные недоросли, ваша беда не столько в

царях и властителях, сколько в вас самих. Да, да, в вас. Вы безвольны.

Верите всякой лжи и иллюзиям, а не в природу человека, в его

неприкаянность от рождения. Вот вы — разбойники. Ведь вы — вероотступники,

а проповедуете верность?..

— Я направляю свое копье против богов и против тех людей, которые

сеют ложь!..

Мари-Луйс вдруг посуровела... «Стоило ли принимать этого мятежника и

затевать с ним беседу?» — подумалось ей. Но она ощущала, что перед ней

человек сильный, наделенный разумом. В нем что-то есть, но таких надо

убирать в первую очередь. В одном роднике не может быть и сладкой и

горькой воды. Если спросить у этого гордеца, отчего у нас пустые души, он

не ответит. Остается только смеяться и стенать. А где же при этом

сотворившие нас боги? Ничто, даже преображение природы, не в силах

изменить человеческой сущности. Каждое создание остается таким, каким оно

сотворено, и не может выйти за пределы определенных ему природой границ...

Мари-Луйс вдруг улыбнулась.

— Ты вспомнила что-то необыкновенное, божественная? — спросил Арбок

Перч.

— Давнюю историю, — сказала она доверительно. — Когда я уже была на

выданье, меня повезли в храм богини Эпит-Анаит. Таков обычай, сказали мне,

девушки из знатного сословия должны, прежде чем выйдут замуж, принести

свою девственность на алтарь богов.

— Знаю, это отвратительный обычай. Он и сейчас кое-где соблюдается.

— Я не пожелала подчиниться такому установлению. Жрец-настоятель

попытался запугать меня угрозами, дескать, небо обрушит небывалые беды на

поля моего отца: они проржавеют от безводья и перестанут быть

плодородными, а земли будущего супруга обернутся сплошной солью. И много

еще чем запугивал, но я настояла на своем...

Царица умолкла и погрузилась в воспоминания...

Когда жрецы в том храме требовали, чтобы она пожертвовала своей

девственностью, вдруг перед ней возник Таги-Усак, юный, прекрасный, в

ореоле густых кудрей. «Пусть проржавеют земли твоего отца, Мари-Луйс, —

сказал он ей, — пусть засолится почва на полях твоего будущего супруга,

пусть рухнет мир, только ты не жертвуй собой!..»

Они тогда вдвоем убежали из храма. Помнится, она плакала, а Таги-Усак

ее утешал...

И теперь тоже вдруг стеснило грудь, того и гляди, заплачет. Ведь он

здесь сейчас, Таги-Усак, в Хагтариче! Зачем он здесь, совратитель моего

спокойствия? Отчего не пал от руки разбойников, которыми кишмя кишат все

дороги и тропы?!

Видно, никогда ей не избавиться ни от него, ни от мыслей о нем. Как

ни старается, не может она его возненавидеть... Ну, а этого мятежника, что

сидит перед ней, она разве ненавидит? Не сама ли желает того, чтобы он

стал ее сподвижником? Желать-то желает. Но оковы, которые ее придавили, не

столько душу опутали, сколько ноги. И мешают сделать желаемое

действительным... Почему их нельзя разбить как идолищ в храмах?..

Забывшись, она неожиданно закричала:

— Еще, еще, пусть еще!..

— Что, божественная? — удивился Арбок Перч. — Что — пусть еще? Не

понял тебя, прости неразумного.

Царица бросила на него лихорадочный взгляд.

— О Арбок Перч, ты удивительный человек!.. Что еще?.. Вина я хочу!

Пусть еще...

Она встала. Гордая, непокорная.

— Пора, друг. Надо отправляться. Мы обязаны покарать зло. Слышишь,

отправляемся. Ты поедешь в моей колеснице.

Она стремительно вышла, и Арбок Перч последовал за ней с безучастной

покорностью, как старый бык, которого ведут запрягать.

* * *

Царица выехала из Хагтарича в сопровождении полка своей охраны и

Арбок Перча. Стояла полночь.

— Ты взял голову злосчастной жертвы? — спросила Мари-Луйс у бывшего

военачальника едущего с ними полка.