Царица Евдокия, или Плач по Московскому царству

Другой знаменитый историограф начала XIX века, Николай Михайлович Карамзин, не успел написать историю царствования Петра, но он тоже много думал о значении этой эпохи для России. Полнее всего его мысли выражены в известной «Записке о древней и новой России» (1811): «Славя славное в сем монархе, оставим ли без замечания вредную сторону его блестящего царствования? Умолчим о пороках личных; но сия страсть к новым для нас обычаям преступила в нем границы благоразумия». Правда, историограф нашел изящный выход для оправдания Петра: «Но великий муж самыми ошибками доказывает свое величие: их трудно или невозможно изгладить — как хорошее, так и худое делает он навеки. Сильною рукою дано новое движение России; мы уже не возвратимся к старине!..»^{333}Очень знакомое заключение, похожее на известную пословицу «лес рубят — щепки летят»…

В 1840-х годах отношение к Петру I разделило славянофилов и западников, а когда пришло время Великой реформы 1861 года, наконец, осознали очевидное: в истории Петра Великого до тех пор не было истории народа. И тогда прозвучал голос Михаила Ивановича Семевского, с пафосом вопросившего о судьбе многих современников царя, включая его жену царицу Евдокию: «В самом деле, за громкими и славными победами Петра, за дивным основанием пышного города на тряских болотах, в пыли, поднявшейся при ломке всего старого, за пристройками и постройками нового здания, пышными декорациями всевозможных учреждений, пересаженных с иноземной почвы, мы решительно не видим того народа, ради которого делалось все это. Где же он, со своим своеобразным взглядом на вещи? Что не слыхать его толков и рассуждений по поводу преобразований? Как принимает он тот либо другой указ, что толкует он об этом нововведении, о начатой войне, о заключенном мире, о казнях стрельцов, о заточении царицы Авдотьи, о казни царевича Алексея, о лютых истязаниях сотен людей, его явных и тайных сторонников и согласников? Как принимает этот народ указы о перемене одежд, нравов и обычаев, освященных давностью и духовными властями? Как принимает этот народ вести о неудачах царских, о его немощи; насколько он понимает его великие идеи, насколько сочувствует им?..»[59]

Историографические бои Семевского и других историков с «устряловщиной» и увлечением одними великими деяниями «преобразователя» Петра ныне стали анахронизмом. В итоге возобладал эпический взгляд Сергея Михайловича Соловьева, высказанный им в «Публичных чтениях о Петре Великом» в 1872 году: «Народ собрался в дорогу и ждал вождя», и «вождь явился» в лице Петра^{334}. Соловьеву первому удалось показать, что реформы Петра не были каким-то разрывом с предшествующим ходом истории, а отвечали уже сформировавшимся задачам развития Московского царства. Вторил ему Сергей Федорович Платонов, для которого тоже было очевидно, что «реформы Петра по своему существу и результатам не были переворотом; Петр не был “царем-революционером”, как его иногда любят называть»^{335}. Пройдет еще немного времени, и поэт Максимилиан Волошин усомнится в этих трактовках и напишет в «России распятой» с высоты опыта человека, пережившего революционный переворот в начале XX века: «Великий Петр был первый большевик…» И снова иначе стал рассматриваться вопрос о цене Петровских реформ, допустимости любых жертв на пути к «новому строю».

«Бои» вокруг Петра Великого и оценки его реформ уже не прекратятся никогда, так как его имя является одним из оснований национального исторического мифа. Какое же место должна занять царица Евдокия в этих спорах? Ведь каждый раз, на очередном повороте истории, очень многое сходилось именно на ней — последней царице Московского царства. Проявившееся на страницы трудов историков второй половины XIX века сочувственное внимание к сложной истории первой жены царя Петра Великого стало на какое-то время общепринятым, а потом опять ушло. Почему же все-таки это случилось?

В понимании этой героини важны два измерения — личное и историческое. Определяющей чертой характера царицы Евдокии обычно считаются ее покорность обстоятельствам, приверженность старине, «несходство» с царем Петром. При этом вся ее собственная жизнь воспринимается исключительно через призму интересов царства.