Царица иудейская

Сам он в деревню, где жила Нехора, не пошел, а отправил Ямина, которого там должны были запомнить не хуже, чем самого Иехуду, с письменным приказом доставить к нему женщину, которая ухаживала за проигравшими в борцовых схватках. То есть женщину с кувшином. В приказе он не стал сравнивать ее лицо с небесными телами, поскольку понимал, что такое сравнение субъективно, и независимо от объективной оценки красоты женщины маловероятно, чтобы кто-то, кроме него, углядел сходство ее лица с луной, солнцем, а также звездами. Умолчал он и о том, что должен был поблагодарить за это младенцеобразного греческого бога Эроса. Этому это, скрытому в мерцающем облаке, чем бы оно ни было, он так и не смог подыскать название: это было нечто большее, чем вожделение, и даже большее, чем любовь. В конечном счете ему было наплевать на то, откуда это шло – от Гермеса, от Эроса… У него был свой Бог. И даже если эта женщина с облаком была послана ему вражескими богами с единственной целью – внести разлад в его жизнь и ослабить его перед очередным сражением, им это не удалось, потому что, когда облако рассеялось, он обнаружил, что у него новая жена, чистая сердцем и богатая разумом. Она обожала его детей. По прошествии некоторого времени, пока они не могли не тосковать по матери, они привыкли к Нехоре и полюбили ее. И Бога единого и единственного она боялась, а уж его, Иехуду, любила страстно и вкладывая в семью всю душу, как вкладывала ее в уход за потерпевшими в борцовских боях.

– Эй, Гермес, – кричал он, – ну и где этот разлад, на который ты так рассчитывал? А тебе, Эрос, я должен выразить свою признательность, прямо-таки низко поклониться тебе, благодарствую, благодарствую и еще раз благодарствую! Хорошо бы только ты последний раз резвился со своими стрелами в моей земле.

Он хотел сказать «в моей голове» и почти это и произнес, но получилось «в моей земле». И эта обмолвка была правильней, чем то, что он хотел сказать, потому что это на самом деле была его земля. И была она не в его голове. Его земля была в реальном мире. Его плодородная, богатая черноземом и песчаником земля, в которой лежал его отец Матафия, известный как Маттитьяху, и отец его отца Иоханан, сын Шимона сына Асмона – левита и пятого внука Ядаи, сына Йоарива и внука Якина из рода Пинхаса, третьего первосвященника Израиля. Все они в ней лежали вместе с женами своими и матерями своими, и женами сыновей своих, и матерями жен сыновей своих.

Галя

Когда я наконец возвращаюсь в полудостроенный дом, я не могу больше думать о своей книге, потому что я только и делаю, что прислушиваюсь к шагам рабочих над головой, причем его шаги я узнаю безошибочно. Красить стены, класть плитку и вообще вся обработка поверхностей – последняя стадия строительства, и она вся на Алехандро. Все остальные работают спустя рукава, один Алехандро приходит каждое утро ровно в восемь, когда я еще в постели протираю сонные глаза, а уходит в пять, если только я его не задерживаю своей болтовней про Мексику, потому что ничего, кроме Мексики, что может быть интересно этому бессловесному мужчине, придумать я не могу.

Он убирает свои инструменты внизу, в подвале, не глядя на меня, пока я разглагольствую про фильмы Алехандро Ходоровского «Крот», «Священная гора» и «Радужный вор». Я так уверена, что мой интеллектуал в облике простого работяги не только видел эти малоизвестные картины, но и может меня просветить своим отзывом о творчестве этого латиноамериканского режиссера, что, когда он ворчит, что в жизни этих фильмов не видел и они ему совершенно неинтересны, я не принимаю его слова всерьез и только думаю: «Конечно, это из скромности. Как он старается выглядеть простым рабочим!» Моя влюбленность строит иллюзии про этого маляра, отказывается смотреть в лицо реальности.

– Я не смотрю такие фильмы, – говорит он.

– А какие фильмы вы смотрите?

– Я вообще в кино не хожу. Я смотрю телевизор.

Это должно меня охладить, но не тут-то было. Наоборот, в голову мне приходит: «Это все тот же маскарад. Он упорно строит из себя работягу, такого непритязательного телезрителя, простака приземленного. Но меня-то не проведешь. Я-то вижу, что не простой он работяга, любитель телевизора. От меня не скроешь подлинную сущность интеллектуала, витающего в облаках, вернее, погруженного в глубины моря, mare – так это по-испански – "доктора рыб", ихтиолога в робе маляра».

– Я даже не из Мексики, – говорит он, – я там только год жил.

– Откуда же вы тогда?

Я готова к тому, что он назовет сейчас какую-нибудь другую латиноамериканскую страну – Эквадор там или Колумбию, но он опять молчит. Он собирает инструменты, протирает руки разбавителем для краски – я все собираюсь ему сообщить, что это вредно для здоровья – и я понимаю, что сейчас дверь за ним захлопнется, и я с трудом удержусь от того, чтобы за ним побежать. Должен же он мне рассказать, откуда он и почему внушил мне, что он из Мексики.

Дверь за ним захлопывается. Все-таки я за ним не бегу. Бежать за мужчиной – это слишком.