Царица иудейская

Я хочу продолжать писать, но не могу сосредоточиться, и вместо этого берусь за корректуру первой главы моей «Хроники» и дохожу до того места, где Иехуда покидает Нехору в надежде избавиться от своей одержимости ею. Читать корректуру мне скучно. Мне необходимо делать что-то творческое – если не писать, то заняться живописью, моей первой и полузабытой любовью. Вечером в строящемся доме темней, чем на улице, и кучи строительного мусора на полу выглядят довольно жутко. Я пробираюсь вперед с фонарем в руке, спотыкаюсь и пару раз чуть не падаю, пока добираюсь до стены, на которой Алехандро экспериментировал со скомканными пластиковыми пакетами и всякой другой необычной малярной техникой. Я раскрываю пакет и вынимаю банки с темно-красной, оранжевой и желтой малярной краской, две кисточки и пару тряпок. Я пользовалась этими кисточками много лет назад для живописи маслом, и думаю, что они точно так же сгодятся для окраски стен, так как я собираюсь применить ту же технику, которую я применяла, когда писала маслом. Направляю свет фонаря на стену: узор, который Алехандро нанес днем, ночью кажется интересней. Приступаю к работе.

Заканчиваю в 5 утра, ложусь спать в 6, сплю допоздна, и мне снится, как он реагирует на плоды моей ночной работы – тычет пальцем в нарисованные фигуры на стене и спрашивает: «Зачем это, ну зачем?» При мысли о его гневе я в панике просыпаюсь. Я ожидаю от него наяву такой же реакции, как во сне, обвинений в том, что я сделала что-то ужасное, но, когда я встречаю его в подвале, он что-то размешивает в ведре и на мое «привет!» едва поворачивает голову в знак ответного приветствия.

Я спрашиваю его, видел ли он стену, и он отвечает вопросом на вопрос: «Какую стену?»

– Пойдемте, я покажу.

Он недовольно фыркает. Ему надо сначала закончить размешивание. Когда он, наконец, неохотно следует за мной на первый этаж, он двигается так медленно, что я обгоняю его и жду около стены.

– При дневном свете она выглядит по-другому, – говорю я. – Ночью она смотрелась гораздо лучше.

– А это что? – Он указывает пальцем на фигуру в центре: мальчик, посылающий стрелы в верхний правый угол стены, где две фигуры, мужская и женская, стоят на некотором расстоянии друг от друга. – Вы художник, Галия? Для чего вы это рисовали?

– Я думала, вам понравится.

– Но это стена, – говорит он. – Стена, Галия. Не картина.

– Я знаю, что это стена, а не картина, но я хочу, чтобы она выглядела как картина. Если вас беспокоит, что скажет Том, когда увидит эту стену, не переживайте, я скажу ему правду. Я скажу ему, что это я сделала, он вас не будет обвинять.

– Я не беспокоюсь о Томе. Я беспокоюсь о вас.

– Спасибо, Алехандро. Обо мне не надо беспокоиться.

– Этот мужчина, – он показал на стену. – Вы рисовали этого мужчину?

– Мужчина глядит на женщину… видите там женщину? А женщина глядит на мужчину, потому что – видите стрелы? – мальчик стреляет своими любовными стрелами.

– Неправильно! – в его голосе ярость. – Не стрелами!

Не понимаю, чем вызвана такая бурная реакция. Это просто картинки, нарисованные фигуры. Может быть, он решил, что я намекаю, что мужчина на картине – он, женщина – я, а любовные стрелы, которые Эрос в нас пускает, – то, что с нами произойдет. Прошлой ночью мне и в голову такое не приходило, а сейчас мне ужасно неловко, что он может такое подумать. Надо убедить его, что это не так, что картинка никакого отношения к нам с ним не имеет, что это просто мой стиль живописи, я так пишу красками много лет. Да я могу в доказательство хоть свои холсты ему продемонстрировать.

– Алехандро, это же миф! Это же не по-настоящему! И в любом случае я это все нарисовала, потому что именно такие фигуры я разглядела в узорах, образовавшихся на стене после побелки, покраски и обработки поверхности, которые вы сами для меня сделали. Вы это сделали для меня, а я хотела это сделать для вас.

– Спасибо, – саркастическим тоном говорит он. – Какой приятный сюрприз!

– Вы так это говорите, как будто считаете, что я испортила вашу работу.

Он отходит от стены, скрещивает руки на груди, улыбается одними глазами.

– Ну, признайтесь, Алехандро, вам это ужасно не нравится.

Он продолжает стоять с невозмутимым видом, словно целиком уйдя в себя. Я наблюдаю за ним со своего места на другом краю стены и хочу ему сказать, что впервые за много лет я вижу человека, улыбающегося одними глазами, и что улыбки, которые я постоянно вижу – растянутые губы и ничего не выражающие глаза, – я вообще не считаю улыбками.

– У меня работа, – говорит он резко, с ударением на слово «работа», давая мне понять, что я всего-навсего маловажная женщина, которая от нечего делать пишет дурацкие картины на стенах, портя его работу, и которая не желает понять, что он у Тома на почасовой оплате и что каждый час – каждая минута! – для такого, как он, это его рабочее время.

Хасмонейская хроника. Глава I. Продолжение