Царица ночи

Пока поезд метро вез его домой, мысли о том, что он только что видел в больнице и что еще предстояло ему в эту ночь, заставили подумать о прошлом. Слушая старую поп-музыку, доносящуюся из наушников сидевшего рядом парня, Матвей вспоминал редкие дни, когда они с родителями завтракали вместе и смеялись над всякой ерундой, просто потому что они были семьей и были вместе. Он вспоминал поездки на машине и печенье, купленное на заправке; у матери под рукой всегда была салфетка, чтобы стереть с лица отца остатки шоколада, а Матвей смеялся, когда отец гордился вслух, что не испачкал рубашку. Он вспоминал запах кофе, который каждое утро пила мать, и пирогов с яблоками, которые она пекла, когда он был совсем маленьким. Времена стояли непростые, но каким-то образом у его родителей получалось доставать продукты.

Он вспоминал дни, когда сидел в своей комнате, слушая крики родителей из-за закрытой двери. Повод мог быть абсолютно любым – некому было пойти с ним на день открытых дверей в институт, командировка выпадала на праздники, а поездка в магазин снова откладывалась. Слова «тебе нет до нас дела» и «ненавижу» то и дело разрезали воздух, не давая ему сосредоточиться на произношении сложных медицинских терминов из старой энциклопедии. Затем кто-то из них уходил в другую комнату, хлопнув дверью, оставляя другого ругаться, глухо стуча кулаками по подушкам. Матвей слышал звон хрусталя и звук льющегося в стакан виски и смотрел в книгу, не различая ни слова. Тогда ему действительно казалось, что шутки и сладости были всего лишь плодом его воображения.

Он вспоминал время, когда ужинал один, пока учился в медицинской школе, потому что оба родителя задерживались на работе, ставя это друг другу в укор. Перед сном мать заглядывала к нему в комнату и нежно ерошила волосы, а отец, топчась на пороге и сунув руки в карманы, смотрел неуверенно и робко, словно не мог поверить в его существование. Матвей знал, что в свое время его появление стало для молодоженов большой неожиданностью, заставившей в корне пересмотреть карьерные планы. Они обменивались ободряющими, неловкими улыбками, и отец уходил.

Выйдя на своей станции, он вспомнил, как они ссорились годы назад из-за какой-то мелочи, связанной с отпуском, которая переросла во взаимные обвинения в эгоизме и пристрастии к виски. Вмешиваться было бесполезно: во время ссор родители не слышали никого, кроме себя. Матвей тихо вышел из-за стола и направился в прихожую, не в силах больше выносить это после тяжелой смены, когда до него донесся яростный шепот, пробежавший по телу словно яд:

– Я ненавижу тебя. Ты разрушаешь нашу семью.

– А по-моему, это делаешь ты. Я больше не могу.

– Так уходи!

Матвей остался на чай, как обещал, чтобы не давать им нового повода для ссоры, но вернулся к себе в тихую съемную квартиру с чувством облегчения. Из разговоров по телефону он знал, что четыре дня в доме родителей царило холодное молчание. В итоге они всегда мирились, но он начинал беспокоиться.

На пятый день вечером Матвей поднес телефон к уху, чтобы ответить на звонок. Через несколько секунд послышался грохот. Опустив голову, он смотрел, как в забрызгавшем пол ординаторской чае плавают осколки чашки, и не слышал вопросов вокруг.

Отца привезли к нему в отделение. Матвей принял документы от врача «Скорой» и просмотрел их, и, хотя его разум четко знал, что делать дальше, руки отказывались повиноваться. Его тело на мгновение потеряло вес, а затем стало таким тяжелым, что он не мог даже вздохнуть. Этот неподвижный мужчина с лицом его отца и седыми висками, как у него, не мог быть тем самым Иваном Рокотовым. У того были проблемы с давлением, но он регулярно принимал лекарства и ни на что не жаловался, сколько бы Матвей его ни спрашивал. В день ссоры он сказал жене, что перестанет принимать их, чтобы быстрее умереть, но ведь не мог поступить так на самом деле. Верно? Или мог?

Матвей пришел в ужас. Голоса коллег доносились до него словно издалека сквозь плотный шум, кто-то вырвал у него документы и оттолкнул в сторону. Он слепо пошел за каталкой, постепенно вспоминая, где находится, но слова о том, что зрачки отца не реагируют на свет, привели его в чувство лучше любой пощечины. Он бросился вперед, готовый оказать помощь.

Он опоздал. Он потерял драгоценное время с самого начала, потому что испугался, словно был новичком и не имел дело с инсультами раньше. И хотя коллеги уверяли, что Матвей в приемном покое смотрел на документы всего пару секунд – не минут, как ему казалось, – и что водитель «Скорой» ругался на таксиста, который вовремя не пропустил его на шоссе, он знал, что подвел отца. Но не мог найти в себе силы признаться в этом матери.

– Я ведь никогда не хотела, чтобы ты уходил, – шептала она сыну в плечо тем же вечером. Матвей кусал губы, чувствуя, как щеки щекочут горячие слезы. Он пообещал себе, что сознается во всем – немного позже, после похорон.

– Я скучала. Всегда скучала… Ты ведь это знал, правда? Пусть нашим последним разговором была ссора, ты должен был знать, Иван.