Я вспоминаю мастерство русских модельеров и белошвеек 1940-х годов. Особенно – вещи полузабытого Дома «Лор Белен». В послевоенном Париже, на званом завтраке, от снобирующих дам я услышала о «Лор Белен» впервые. Пошла к ним и увидела замечательно придуманные вещи, сделанные из тонкого прозрачного батиста и дорогих шелков. Искусство двух хозяек, Ларисы Бейлиной и Тамары Гамсахурдия (бывшей балерины), кропотливый труд и тонкое ремесло их белошвеек, тоже эмигранток из России, превращали любую фигуру в статуэтку. Фигуру Марлен Дитрих, например. Клиентками Ларисы и Тамары были многие знаменитости.
Я тоже (не так часто, но в очень важные периоды жизни) заказывала там вещи. До сих пор храню корсеты от «Лор Белен» из тонкого муслина и кружев. Носить их было большим удовольствием.
Туфли и сапожки я часто покупала у Гуччи, там были чудные ботинки. Обувь от Феррагамо… кое-какие вещи сохранились в доме до сих пор.
Я люблю, когда обувь шьют на заказ. На Капри я нашла мастера, который изумительно делал туфли и присылал заказы мне в Париж. Однажды прислал боты, я сообщила ему, что не могу их носить, что-то не так. Он ответил: «Си, сеньора! Когда я приеду в Париж, я вам позвоню». Вдруг звонок из «Гранд-отеля»: «Я приехал посмотреть ваши боты». Это было так мило! Он их взял и прислал другую пару.
Надо сказать, что меня всегда баловали большие дома моды: «Диор», «Ланвен», «Гермес», «Шанель», «Сен-Лоран», «Магги Руфф». Когда я приходила к тому же Фредерику Кастету в Дом «Кристиан Диор» и восклицала иной раз: «Ах, как красиво! Сколько?» – Фредерик отвечал: «Назовите цену сами, Людмила». Все смеялись, все кончалось хорошо, все были довольны, и все блестело.
Это была рекламная акция. Впрочем, для обеих сторон.
Глава двадцать седьмая
У нового «Русского павильона» скоро сложился круг постоянных клиентов. Нас любила ливанская колония в Париже, в те годы многочисленная. Первым оценил новый ресторан мсье Твини, бывший ливанский посол в Вашингтоне. За ним дружно потянулись его соотечественники. Мсье Твини смеялся: «Смотрите, Людмила, опять они пришли со мной разговаривать».
Заходили к нам многие известные французы: военный министр Мессмер, братья и дети президента Валери Жискар д’Эстена, крупная финансистка мадам Бо.
Бывала датская королева Маргрет, с большой сигарой во рту, со своими двумя сестрами. И их дядя, граф Розенборг, очаровательный человек.
Любила к нам заходить дочь короля Саудовской Аравии – очень полная. Выпивала за вечер три бутылки «Дом Периньон» и уходила, заметно повеселев. Одна из богатейших наследниц арабского мира, она владела восемнадцатью резиденциями с полной меблировкой и прислугой в разных странах мира. Но это не сделало ее счастливой…
Мадам Наталия Рен, дама с чудным колоратурным сопрано, однажды к нам пришла поужинать с Галиной Вишневской. Обе пели у нас в тот вечер. Мадам Рен была урожденной киевлянкой, принадлежала к известной шляхетской фамилии Костка-Непржецких. Как и Мария Давыдова, Наталия пела в «Частной русской опере» и путешествовала с нею по Южной Америке в турне 1928 года. До конца дней мадам Рен сохранила свой голос, и в моем ресторане пела романс «Белой акации гроздья душистые».
Приходили дети мадам Рен – дочь Ирина, в замужестве княгиня Строцци-Гвиччардини, и сын Володя, мой верный клиент в течение тридцати лет, хозяин известной фирмы по прокату лимузинов.
Семья Голицыных устраивала у нас большие торжества. А в этой семье было тридцать пять человек домочадцев!
Известные импресарио, мадам и мсье Серфати, приводили к нам после гастрольных оперных спектаклей московских артистов и музыкантов: это было так приятно для меня. Москвичи увозили в Россию мои пластинки. Мсье Серфати больше нет – увы, он был убит в советской Москве! А мадам Серфати продолжает свое дело.
Бывал Александр Галич. Его баллады не всегда были понятны старым русским «белым» парижанам. Но я с самого начала почувствовала, в какой степени мелос баллад Галича вырастает из простых, знакомых всем в начале XX века русских и цыганских песен – тех, что так часто пели в «Русском павильоне».