Царица поверженная

С этими словами Антоний снова взял чашу, заглянул в нее, словно ожидая увидеть что-то новое, долил вина и тут же его выпил.

– Антоний, ты слишком много пьешь.

Ну вот, я сказала это.

Он приложил руку к сердцу:

– Ты ранишь меня прямо сюда.

– Я говорю правду. Это не… это вредно для тебя.

Я хотела сказать, что, когда он был моложе, вино так на него не действовало, но теперь…

Я ожидала его возражений, но он не стал спорить.

– Знаю, – ответил он, что не помешало ему снова наполнить чашу. – Но мне нравится, как вино освобождает мои мысли… позволяет им блуждать где угодно… и порой в этих блужданиях они набредают на мудрое или новое, необычное решение.

Он осушил чашу до дна и добавил:

– А иногда вино помогает заснуть. Но теперь, – Антоний протянул чашу, – прощай, верный друг, раз того хочет Клеопатра!

Он с шутливой торжественностью поставил чашу на стол.

– И подумать только: мы сейчас в краю, где производят лучшие в мире вина. Тут тебе и сладкий, нежный нектар Лесбоса, и волшебный виноград Хиоса… Дальше можно не перечислять.

– Зачем впадать в крайности? – спросила я. – Тебе не обязательно совсем лишать себя вина. Просто надо пить в меру.

Тут он заговорил совершенно серьезно:

– Есть люди, которым умеренность противопоказана: они должны или отдаваться чему-то полностью, или отказываться напрочь. – Антоний встал. Он не шатался, говорил связно, и речь его звучала логично. – Не будь я из их числа, я бы не оказался сейчас здесь, с тобой. Я бы поиграл с тобой, получил удовольствие от приятно проведенного времени, но никогда не связал бы себя обетами. И Рим не имел бы ко мне претензий, поскольку там никто не возражает, чтобы ты была моей любовницей. Ты ужасаешь их лишь в качестве моей жены. А я плюю на их условия.

– Но если так, почему для тебя важно их признание? Если ты сам не одобряешь их, зачем тебе нужно, чтобы они одобряли тебя? Зачем нам добиваться уважения от тех, кто не уважает нас?

– Я не знаю, – ответил он. – В Риме больше всего почитают матерей. К добру или к худу, но Рим – моя родина, моя мать.

Тут я тоже поднялась из-за стола, и он обнял меня, тесно прижав к себе. Я прильнула к нему, желая хоть как-то облегчить его боль. Да, он вынужден огорчать свою мать, свою родину – Roma. По крайней мере, ту родину, какой она является сейчас. Правда, матери больше других радуются деяниям непутевых сыновей, если те добились успеха.

– Ты недооцениваешь материнскую любовь, – проговорила я. – Она никогда не покинет тебя. Рим встретит тебя с распростертыми объятиями. Рим – это не сенат и не Октавиан. Ты такой же римлянин, как и они. Когда ты возьмешь верх и с победой вернешься на холмы Рима…

– Ага, ты опять за свое, – вздохнул он. – Всегда кончается одним и тем же.

– Да, я всегда возвращаюсь к сражениям, потому что речь идет о тебе и о Риме. Рим неотделим от своих легионов. История Рима – история его армий.

Обняв друг друга, мы медленно, покачиваясь, шаг за шагом брели к постели. Мой император поневоле, мой веселый Дионис, теперь притихший и покорившийся… похоже, он хотел лишь спать. Тяжесть предстоящих грандиозных свершений давила на него, и он обращался к вину, чтобы освободиться от этого бремени, почувствовать облегчение. А тут я. Влезла и помешала.

Но когда он уже молча лежал рядом со мной, я почувствовала, как его рука шевелится: пальцы начали играть с моими волосами.

– Волосы женщины… – сказал он, словно обращаясь к самому себе. – Самые красивые из ее драгоценностей.

Я лежала молча, закрыв глаза. Пусть делает, что хочет. Я так любила его – я желала для него только самого лучшего. Почему он никак не может этого понять?

– Моя царица, – произнес он. – Я до сих пор не привык к тому, что в моей постели царица.

А я до сих пор не привыкла к тому, что в моей постели ласковый, искренний и сильный смертный.

– Значит, мы всегда будем новыми друг для друга, – прошептала я. – Пусть так и останется.

Я поцеловала его так, чтобы он сразу понял: он бесценный и желанный.

И Антоний понял – в этом отношении он меня не разочаровал.

Глава 35

Нам пришла в голову мысль прогуляться в Пергам.

– А по дороге я растолкую им свой план, – загорелся Антоний. – На прогулке они воспримут его лучше.

У меня на сей счет имелись сомнения, каковые и были высказаны.

– В Пергам я отправлюсь с удовольствием, но не понимаю, зачем тебе обхаживать их так. Ты ведешь себя как отец, который боится своих детей. Они прекрасно могут выслушать тебя и в Эфесе.

– Нет, я должен подсластить пилюлю.

Пилюля заключалась в александрийских земельных дарах и имела обертку в виде завоеванной Армении. Предполагалось, что, когда письмо, обрисовывающее и то и другое, официально поступит в сенат и будет принято к рассмотрению, сенаторы оценят обретение новой провинции и одобрят его территориальные пожалования.

Так, во всяком случае, казалось в теории.

– Прекрасно.

Я знала, что в данном случае с ним лучше не спорить. Он был уверен, что знает римлян как свои пять пальцев.