Царица поверженная

Да, боги даровали нам передышку, островок блаженства, вырванный из времени. Прошел январь, за ним половина февраля. Несмотря на штормовой сезон, новости из Рима, хоть и с задержкой, до нас добирались. Октавиан продолжал собирать силы, не прекращая упорной борьбы за умы и сердца римлян.

Как уже упоминалось, в Риме у нас оставались сторонники: древний аристократический род Антония и его заслуги на поприще служения отечеству не были забыты. Кроме того, мои деньги помогали напомнить гражданам о существовании другой власти, помимо власти Октавиана и его приспешников. Однако для Октавиана это тоже не было тайной, и он понимал, что перед тем, как покидать столицу, необходимо проделать огромную работу.

В один ветреный февральский день Авл Косс прибыл к нам на корабле со списками последних речей Октавиана. Протокол требовал, чтобы мы приняли его с должной учтивостью, что и было сделано, хотя само его прибытие разрушило чары нашего уединения, явилось напоминанием о существовании злобного враждебного мира.

Его встретили с искренним радушием. Мы не хотели, чтобы этот человек чувствовал себя неуютно, ибо он являлся старым другом матери Антония, а от шумной борьбы политических партий в Риме держался в стороне.

– Я слишком стар, чтобы кто-то втягивал меня в свои игры, и для меня это благословение, – признался долговязый старик. – К тому же я до сих пор оплакиваю твою мать.

– Я тоже, – отозвался Антоний.

Его мать умерла, когда он находился в Парфии, и хотя бы избежала печальной необходимости узнать (ибо от нее Антоний ничего не стал бы скрывать) горькую правду о результатах похода.

Сейчас из семьи Антония в живых не осталось никого. Его отец, двое братьев и мать умерли. Так же обстояло дело и со мной. У нас не было никого, кроме друг друга.

– Должен сообщить тебе, – сказал Косс, – что речи и действия Октавиана хорошо приняты. Вот, смотри.

Он протянул свиток с текстом речи, произнесенной Октавианом на ступенях сената.

Антоний принял его, медленно прочитал, и его улыбка истаяла. Не произнеся ни слова, он передал свиток мне, а сам встал, положил руку на плечо Косса и увлек его в сторону крытого портика, где мы показывали гостям произведения искусства.

Я прочитала речь. Да, Октавиан отворил все шлюзы. Кажется, не осталось ни одного оскорбления, которое он бы не использовал. После обзора римской военной мощи он обрушивался на меня.

Немыслимо и недопустимо, чтобы нас, римлян, властителей величайшей и лучшей части мира, попирала пята египетской блудницы: это посрамление чести наших отцов, равно как и нас самих. Можем ли мы и впредь смиренно сносить поношения со стороны ее гнусных приспешников, каковые (александрийцы или египтяне – кто знает, каково истинное имя тех, кто лишен чести?) являются рабами женщины? Они даже не мужчины. Кто не вознегодует при виде того, что доблестные солдаты Рима вынуждены служить телохранителями чужеземной царицы? Кто не разразится стенаниями, услышав, что воители и сенаторы Рима лебезят перед ней как евнухи? Кто не зальется слезами, услышав, а тем более увидев воочию, что сам Антоний, великий муж, дважды консул, многократный император, даже сей некогда благородный муж, презрев образ жизни славных предков, опустился до слепого следования иноземным варварским обычаям, чуждым нашим традициям, враждебным богам наших отцов? Не горько ли слышать, что он поклоняется этой колдунье и шлюхе, как будто она является Исидой или Селеной? Он дошел до того, что не только назвал ее детей Гелиосом и Селеной, но и сам, обезумев, присвоил себе титулы Осириса и Диониса, после чего принялся самовольно раздавать острова и части континентов, как будто он является безраздельным владыкой моря и суши.