Царица поверженная

Но он просто повернулся и стал спускаться по ступеням храма. Плащ развевался за его спиной.

Я уронила голову на постамент статуи Исиды и разрыдалась. Он вмешался в мой разговор с богиней и прервал его только для того, чтобы уйти. И что мне теперь делать?

– Что мне делать? – воззвала я к Исиде.

«Пусть идет, – ответила богиня. – Сейчас здесь только ты. Ты и я. Я не убегу, не исчезну, я поддержу тебя. Вручи себя мне».

Когда я покидала храм, солнце уже закатывалось. Розовое свечение над горизонтом окрашивало храмовые колонны и придавало лику Исиды живой цвет. Море отступило, обнажив безобразные черные камни, объеденные приливами и отливами.

Я была измотана, словно после смертельной битвы. Сама мысль о возвращении во дворец, о неизбежных вопросах и пытливых взглядах ужасала меня. Но в отличие от Антония я готовилась встретить все это лицом к лицу.

Мои руки ныли после объятий, вернувших мне забытое ощущение его тела, губы до сих пор ощущали прикосновение его губ. Но я снова должна была его забыть, расплавить в горниле гнева и разочарования. Лучше бы уж все оставалось как прежде. Я возненавидела Антония за его неожиданное появление, за этот обман. Я не прощу ему такого отношения к детям. Если раньше я чувствовала горе, то теперь к нему добавилась еще и обида – горькая обида человека, которого предали.

– Держись, ты должна выбросить его из сердца! – твердила я себе, возвращаясь во дворец.

Но как я расскажу об этом Мардиану?

Мне не стоило волноваться: Мардиан уже разговаривал с Антонием. Как раз от него Антоний и узнал, где меня искать.

Теперь мой советник с беспокойством ждал итога встречи.

– Он пришел?

– Да! – выкрикнула я.

Гнев и печаль сражались в моем сердце, как пара гладиаторов.

– И?..

– Он ушел. Не знаю куда. Сказал, что намерен жить один и во дворец не вернется. О Мардиан!

Я бросилась ему на шею, ища утешения на груди верного и надежного друга.

– Он сломлен, – промолвил Мардиан. – Не суди его слишком строго.

– Но дети! – с жаром возразила я. – Как так можно?

– Ему стыдно встречаться с ними, – говорил Мардиан на ходу, увлекая меня в самую дальнюю, укромную комнату. – Особенно после того, как его постиг новый удар.

– Какой?

– А он тебе не сказал?

– Нет. Отделался чем-то вроде формального прощания.

– Вот как?

Мардиан жестом предложил мне присесть на одну из его кушеток, что я и сделала, утонув во множестве подушек. Мне стало легче хотя бы физически – ведь столько времени пришлось провести на ногах.

– Что еще с ним случилось? – спросила я с замиранием сердца, желая защитить Антония от несчастий.

Мардиан взял кувшин из тонкого стекла и, не поинтересовавшись моим мнением, налил нам обоим сладкого освежающего напитка из меда, смешанного со свежевыжатым виноградным соком. Он вручил мне чашу, и я приняла ее с благодарностью.

– Несколько часов назад прибыл Скарп, – сообщил он. – Кажется, Галл с войском достиг Киренаики, где его ждали бывшие легионы Скарпа. Они объединились, и Антоний решил явиться в лагерь, чтобы лично обратиться к своим бывшим солдатам. Он собирался воззвать к ним, стоя за воротами лагеря.

О боги, какое унижение! Но, с другой стороны, если он намеревался поступить так, значит он еще не сломлен окончательно.

– Ну и что дальше?

– Скарп был вместе с ним, и он говорит, что это было постыдное зрелище. Всякий раз, когда Антоний возвышал голос – а ты знаешь, у него голос настоящего командира, слышный на огромном расстоянии, – Галл приказывал трубачам трубить, и они заглушали его. Попытка за попыткой – это продолжалось часами. В конце концов Антонию пришлось отступиться и уйти ни с чем.

Боль сострадания сжала мое сердце.

«Хватит бед для него, хватит! – взмолилась я, обращаясь к Исиде. – Не взваливай на него еще больше тягот!»

– И тогда он отправился сюда, – сказала я.

– Очевидно, да.

Это подкосило его окончательно. Он чувствовал себя побитой собакой, ищущей какую-нибудь нору, чтобы забиться в нее и ждать смерти. О если бы я знала обо всем, когда он стоял передо мной!

– Он тебе не рассказал? – спросил Мардиан.

– Нет.

Видимо, он решил, что мне знать этого не стоит. Ох, Антоний!

– Нет, даже не упомянул.

– Что же он тогда сделал?

Поцеловал меня. Посмотрел на меня. Попрощался со мной.

Я пожала плечами:

– Бормотал всякую чушь об одинокой отшельнической жизни, которую он будет вести, пока не нагрянет Октавиан.

Сейчас я и сама нуждаюсь в убежище, чтобы залечь на время. Мне вовсе не хотелось возвращаться в свои покои, где меня будут тормошить и расспрашивать дети, Ирас, Хармиона. В каком-то смысле я понимала Антония.

– Мардиан, можно я переночую у тебя?

Хвала богам, ему ничего не требовалось объяснять.

– Сочту за честь. Приготовить тебе постель не составит труда.