Царица поверженная

Однако всего на шесть лет! Мне тридцать девять. Я слишком молода, чтобы уйти, это слишком рано. Несправедливо рано.

Октавиан… Октавиан тоже моложе меня на шесть лет, он почти достиг возраста Александра: в сентябре ему исполнится тридцать три. А потом? Случится ли это потом?

Я спросила Исиду, ждать ли мне неизбежного потом?

И она ответила:

«Да. Потом».

Но я хотела изменить это, должна была изменить. Запечатлена ли судьба необратимо или подлежит пересмотру? И если наши усилия восхитят богов, разве не могут они своей несказанной мощью переписать предначертанное? Они прониклись состраданием к Психее: в неустанной борьбе она заслужила себе место на Олимпе, где присоединилась к сонму бессмертных, испив глоток амброзии. А Геракл… его подвиги сделали его богом.

Только тот, кто борется, вправе рассчитывать на воздаяние. Значит, я могу надеяться лишь на собственную решимость. Проще всего смириться и покориться, но награда за стойкость велика! Таким образом, боги своим невмешательством воодушевляют нас на борьбу, одобряя наше дерзновение.

– Мне сказали, что я найду тебя здесь, – донесся из портика приглушенный, едва слышный голос.

Я повернулась и увидела темный силуэт. Какой-то человек стоял, опершись рукой о колонну: черное рядом с белым.

– Кто смеет меня тревожить! – требовательно спросила я, ибо не желала присутствия смертных в этом священном месте.

Вместо ответа незнакомец, все еще неразличимый, убрал руку от колонны и медленно, осторожно двинулся ко мне.

– Ты не узнала меня?

В голосе Антония звучали печаль и разочарование.

Он жив! Он здесь, отвергая саму смерть!

Я устремилась к нему и, на что уже не надеялась никогда в жизни, обвила руками его шею.

Корабль с черными парусами… Саркофаг… Тихие похороны… Эти ужасные, мучительные образы рассеялись как злобная игра воображения.

Теплое дыхание, живая плоть – он не призрак.

– Благодарение богам! – вскричала я.

Он тоже пренебрег их повелениями, и вот он здесь, живой, со мной. Обратившись спиной к суждению Рима.

– Я должен был увидеть тебя снова, – сказал он. – Я не мог вынести нашу разлуку после того, как мы расстались.

Он наклонился и поцеловал меня, истово прижав к себе, и от его прикосновения, от его присутствия душа моя запела.

– Я не могу обнять тебя так сильно, как мне бы хотелось, – откликнулась я.

Сверху на нас бесстрастно взирала Исида.

Мы вернемся во дворец. Мы увидим детей. Как они обрадуются, как будут счастливы. Им не придется пережить то, что выпало на мою долю. Как это прекрасно!

– Теперь все сделано, – мрачно заявил он. – Теперь мы расстанемся как должно.

– Не понимаю.

Неужели он проделал весь путь только для того, чтобы… Я повернулась и воззрилась на Исиду. Это новое испытание, недобрая шутка?

– Я останусь здесь, но не с тобой, – промолвил он. – Ныне я не тот, кто имеет право поселиться в царских покоях. Нет, я буду жить отшельником, в маленьком домике где-нибудь близ гавани, дожидаясь неизбежного прихода… победителя.

– Но…

Я пыталась осмыслить его слова. Это было ни на что не похоже, не отвечало никаким представлениям о чести, вообще не имело смысла!

– Но есть же у тебя какая-то цель, из-за которой ты вернулся?

– Я же сказал: чтобы увидеть тебя.

– Этим ты причинил мне еще более горькую боль. Как смогу я жить во дворце, зная, что ты в городе, но отказываешься прийти ко мне? А дети! Как ты объяснишь – как я объясню! – Александру и Селене, что отец здесь, но не желает их видеть? Они напуганы, растеряны. Ты нужен им.

Я не понимала, что за безумие им овладело.

– Я более не Антоний, – промолвил он. – Будет лучше, если они меня больше не увидят. Пусть запомнят, каким я был. Пусть лелеют мои награды – память о великом воителе. Но не об этом человеке, не об этом! – Он ударил себя в грудь и сделал руками отстраняющее движение.

– Ты их отец! – сурово указала я. – Честь, слава и прочие побрякушки заботят детей куда меньше, чем тебе кажется. Они желают лишь одного: чтобы родители были живы и не разлучались с ними.

Моя мать, исчезая под водой, тоже покинула меня, но она сделала это ненамеренно.

– Ты жесток! – вскричала я. – Боги покарают тебя. Сознательная жестокость непростительна. При Актии ты не в силах был ничего изменить, но нынешнее поведение целиком на твоей совести. И ты за это заплатишь!

Он не имел права вернуться и отвернуться от нас, оставить свои комнаты пустыми… отказаться снова стать мужем и отцом.

– Антоний погиб при Актии.

Голос его звучал приглушенно.

– Но кто же тогда стоит здесь?

Я говорила с реальным человеком.

– Тень, темный двойник.

– Тогда пусть тень придет к нам.

– Такого вам не нужно, – возразил он.

– Если столь бесчувственный человек – все, что осталось от Антония, твои слова правдивы! – вскричала я. – Это не Антоний, чья доброта и великодушие не знали меры. Ты похож на Октавиана! Может быть, он превратил тебя в подобие себя самого?

– Позволь мне уйти с миром, – попросил он. – Запомни меня таким, каким я был.

– Это невозможно. Только последний взгляд запоминается навсегда. О Антоний! – Я протянула к нему руки. – Пойдем со мной. Встанем рядом, вспомним радости и победы прежних дней.