Царица поверженная

– Ну что ж, первым делом тебе надо попасть в Италию. За кораблем дело не станет, получишь у меня. Правда, плыть советую не прямиком в Рим, а в Брундизий: по последним сведениям, Антоний сейчас там. Сведения могли устареть, но когда мы получали известия в последний раз, они с Октавианом находились там, каждый со значительными силами. Сейчас, скорее всего, между ними идет война.

Ирод застонал:

– Я бегу от войны в Иудее, чтобы найти ее в Италии!

– Мы здесь не воюем, – напомнила я ему. – Может быть, разумнее остаться в Египте и выждать? Прими под начало мои войска, а когда Антоний вернется на Восток…

– Нет, я должен ехать сейчас. Нельзя допустить, чтобы они достигли соглашения без меня.

Ирод прекрасно понимал: его присутствие послужит убедительным доводом для заключения того соглашении, какое будет выгодно ему.

Благодаря Эпафродиту приветственный пир удался на славу. Мы исключили все блюда, запретные для иудеев, и использовали новую, ярко раскрашенную посуду из Сирии, не оскверненную соприкосновением с некошерной пищей.

Ирод переоделся (для беженца он имел неплохой гардероб) и восседал за столом в царском пурпуре, с диадемой на челе. Даже в изгнании он оставался монархом и хотел сделать это очевидным для всех. Ему и его свите отвели места в соответствии с положением каждого, и все иудеи показали себя за столом отменными собеседниками с прекрасными манерами. На превосходном греческом языке они поддерживали беседу о чем угодно: о модах, о поэзии и искусстве, об угощениях и развлечениях, о философии. Только политика, как тема щекотливая, за столом не затрагивалась.

Правда, Эпафродит попытался едко поддеть гостя.

– Стало быть, пока Иудея остается в руках парфян, – молвил он, сокрушенно качая головой. – Но ничего, надеемся, скоро она будет освобождена. Тогда тебе придется без промедления очистить и восстановить храм.

– Я хочу сделать больше, – ответил Ирод, устремив на него прозрачные глаза. – Я хочу перестроить его в соответствии со значимостью храма.

– Какой значимостью? – Мардиан сморщил лоб. – Прости меня, я не понимаю.

– Храм свят! – заявил Ирод.

– Как все храмы, – сказал Мардиан с мягкой улыбкой. – Наш храм Сераписа, например…

– Бог Серапис не оставлял исчерпывающих указаний о сооружении ему именно такого храма и именно в этом месте, – возгласил Ирод с немного излишним пылом. – А мы от нашего Бога такие указания получили.

Мардиан рассмеялся.

– Пути богов неисповедимы.

– Для нас есть только один Бог! – твердо заявил Ирод. – И от него мы получили Закон.

– Но наши… – начал египтянин, и я остановила его взглядом.

– Послезавтра Шаббат, – сказал Эпафродит. – Раз ты так благочестив, то, конечно, захочешь пойти со мной на молитву в нашу синагогу. Это самая большая синагога мира.

Ирод улыбнулся и кивнул.

– Что такое синагога? – спросил кто-то, сидевший дальше за столом.

Ирод пробыл в Александрии двадцать дней, но Эпафродиту так и не удалось раскусить, кто он – истинный иудей или нет. Мне же показалось, что царь столкнулся с конфликтом между тем, к чему его принуждали обстоятельства, и тем, к чему влекли амбиции, – между склонностью и необходимостью. Такого рода противоречие испытывают многие, но мало кто выбирает венец мученика и погибает, как Катон – за республику, Спартак – за рабов, а израильские пророки – за своего Бога. Все остальные стремятся реализовать свои таланты и устроить собственные судьбы, не возлагая их на алтарь идей, как белого жертвенного быка. Ирод тоже был просто человеком.

В конце концов он отплыл на полученном от меня корабле в Италию, вдогонку заходящему солнцу. Что он там найдет, мы могли лишь догадываться. Оставалось лишь с нетерпением ждать вестей, не менее важных для меня, чем для Ирода.

– Я не хочу быть жестоким, но ты просто необъятна! – не сдержался Олимпий, зайдя ко мне примерно через месяц после отплытия Ирода. Его лицо, обычно бесстрастное, выражало растерянность и испуг.

– Ах, милый старина Олимпий, до чего же ты любезен и тактичен, – проворчала я, надувшись.

Я и без него знала, что разнесло меня сверх меры. Ни пышные шелка, ни парчовый кокон ничего уже не скрывали.

– Ты совершенно уверена насчет… насчет сроков? – осторожно спросил он.

– Думаю, да. Во всяком случае, приблизительно.

Олимпий покачал головой:

– Пожалуйста… ты позволишь? – Он протянул руку к моему животу.

– Разумеется, делай то, что считаешь нужным, – сказала я. – Сегодня ты не мой друг, а мой придворный врач.

Он отстегнул передник, добавленный недавно к моему платью, прошелся чуткими пальцами по выпуклой плоти, нахмурился, покачал головой. Потом проговорил:

– Ага, – и убрал руки.

– Что «ага»? – нетерпеливо спросила я.

– С точки зрения медицины все нормально. Можно сказать, волноваться нечего, но…

– Что еще за «но»? – рявкнула я.

– Я думаю, что их двое, – ответил он.

– Что?

– Близнецы, – сказал он. – Двое. Ну, знаешь, как Аполлон и Артемида.

– Без тебя, дурака, знаю, кто такие Аполлон и Артемида!

Он ухмыльнулся:

– Да, конечно. Но готова ли ты стать Латоной?

– И скитаться отвергнутой и преследуемой?