Царица поверженная

Мне тоже доводилось слышать о подобных пророчествах. Я даже имела намерение приказать найти их для меня, но признаваться в этом я не стала.

– Ты хорошо знаешь, во что я верю, – сказал он. – Я верю в силы человеческого тела и в умение исцелять его, если есть малейшая возможность. Верю в благотворность доброго сна и необходимость поддержания чистоты. Еще верю в то, что избыток жгучего перца вызывает расстройство желудка. Но более всего – в то, что внимать пророчествам крайне вредно для здоровья. Они сбивают людей с толку.

– Не знаю, не знаю… – покачала я головой. – Подумай о людях, что высоко вознеслись как раз благодаря тому, что верили в пророчества.

– Ага. Наверное, любящие матери с младенчества внушали им, что они предназначены для особой доли. Они уверовали, будто эти бредни касаются именно их, и чего-то добились в жизни. Но мы ничего не знаем о тех, кто поверил сказкам и свернул себе шею. Ведь их имена так и остались неизвестными. Таких наверняка гораздо больше.

Это заставило меня призадуматься.

– Ну а как насчет Александра и оракула в Сиве?

– Он уже был царем и завоевателем. Что, скажи на милость, изменилось после посещения оракула?

– Ты такой скептик?

– Не всем же быть болтунами, – хмыкнул он, кивнув в сторону споривших астрологов.

Миг, когда по расчетам должно было начаться затмение, приближался. Вот он наступил – и прошел. Казалось, ничего не произошло. Но постепенно мы уловили угасание света. Нет, не угасание, это было нечто иное – особое рассеяние света. Он истончался, не порождая при этом темноты. Когда я смотрела на белые камни маяка и на корабли в гавани, мне казалось, что между ними и мной возникла пелена, искажавшая цвета. То был самый странный, необычный свет, какой мне доводилось видеть.

На солнечный диск медленно наползала тень с резко очерченными краями, и в какой-то момент нам почудилось, что тающий свет вытягивает воздух и становится трудно дышать.

Не знаю, где вычитал Диодор, что на землю падет ночная тьма. Дело обстояло не так. Ведь солнце продолжает освещать небо и после того, как закатывается за горизонт; естественно, оно светило и сейчас, находясь в зените. Небо вокруг затемненного диска осталось голубым. Птицы замолчали, но затмение продолжалось недолго, и дневные животные не успели принять его за ночь и залечь спать, а ночные – вылезли из нор.

Потом тень начала сползать с солнца так же неспешно, как накрывал его. Она ушла, и мы заморгали под желтыми лучами, вновь обретшими яркость, силу и, кажется, ощутимую плотность.

Несколько дней спустя, отпустив Ирас и Хармиону, я уединилась в дальнем покое, где меня никто не мог потревожить, и принялась читать доставленный мне без лишней огласки список пророчества. Несмотря на насмешки Олимпия, я чувствовала, что затмение было знамением, тайным знаком, требующим правильного истолкования. Если небесное явление, какого не случалось полвека, происходит одновременно с событиями в Риме, решающими судьбу целого мира, трудно поверить в случайное совпадение. И коль скоро это не лунное, а солнечное затмение – Луна затмевала Солнце, – знамение явно имело отношение к женщине. Как и сказали астрологи.

Длинное предсказание из книги Сивиллы тоже говорило о женщине, а значит, могло относиться ко мне. Во всяком случае, это касалось двух следующих стихов:

Груды сокровищ из Азии Римом, как дань, увезенных бесстыдно,

Азия снова увидит, в грядущем они возвратятся сторицей.

Будет судим и заплатит сполна за свои грабежи Рим надменный.

Пусть же пока азиатов без счета в Италии, в тягостном рабстве —

Быть и италикам в Азии, будет их больше раз в двадцать,

Роком гонимых, отвергнутых и обнищавших.

Рим, говорящий чванливой латынью, награбленным золотом

славен,

Ты, скольких дев непорочных бесчестивших похотью буйной!

Быть и твоим дочерям на невольничьем ложе позорно распятым.

Волосы срежет царица тебе, и суждения силой великой

Будешь, низвергнут с высот, во прахе земном пресмыкаться,

Но возродишься, воспрянешь и вновь вознесешься к вершинам.

Другой стих из сборника показался мне еще более приближенным к действительности:

Медлит покуда Рим возложить свою тяжкую длань на Египет,

Мощь свою миру царица, Владыки Бессмертного женщина, явит.

Римлян, в раздорах погрязших и силу растративших всуе, Трое смирят и к покорности жалкой принудят, Властвовать будут над ними, таков уж бесславный их жребий.

Трое – триумвират! Тут все казалось очевидным: с Египтом понятно, могущественная царица – я, а Бессмертный Владыка – конечно, Цезарь, обожествленный Цезарь.

А вот еще один стих:

Земли широкого мира покой обретут под державной десницей Женщины, и воцарятся повсюду порядок и благо, покуда Будет вдова восседать на престоле, владея землею бескрайней…

Ну о ком же это может быть, если не обо мне? Ведь в глазах богов я истинная и законная вдова Цезаря.