Царица поверженная

Что касается его нравственности — тут и говорить нечего. Во-первых, он продал себя Цезарю в обмен на право называться его наследником, а потом, за триста тысяч сестерциев, перешел к другу Цезаря Авлу Гиртию. При этом он же соблазнил жену Клавдия Нерона и со скандалом выдал ее замуж, когда та носила ребенка Клавдия — или Октавиана? И даже этого ему было мало. Теперь он рассылал своих агентов по улицам, а те приводили ему женщин, раздевали их догола и рассматривали как рабынь на торгах. Случалось, что он прямо на пиру или на обеде, не в силах сдержать вожделения, увлекал жену какого-нибудь гостя к себе в спальню прямо на глазах изумленного мужа.

Да и чего ожидать от человека, если его отец — меняла, а мать держала лавку притираний и благовоний? А прапрадед и вовсе был рабом.

Антоний с его Дионисиевыми пирушками, по крайней мере, не выказывал непочтения к богам — в отличие от Октавиана. Тот на своем «Пиру двенадцати богов» вырядился Аполлоном, а потом устроил разнузданную оргию. Чудовищное оскорбление небожителей!

Правда, насчет обвинения в любовной связи с Цезарем у меня были сомнения: не пятнает ли это память самого Цезаря? Но Мардиан заявил, что Цезарь был прагматиком, всегда считавшим, что против врага нужно использовать самое действенное оружие. Если это способно помочь его жене и сыну, то такая жертва вполне оправданна.

Мне было противно, однако я понимала: не следует пренебрегать ни одним куском грязи, который можно бросить в Октавиана. И я неохотно согласилась.

Вскоре Рим гудел от этих сплетен, а Октавиан находился в Иллирии со своими войсками. Это стоило нам немалых денег, но для чего еще нужны деньги?

В то время как оба императора погрузились в военные заботы за границей, в Риме противоборствующие партии вели ожесточенную кампанию по очернению их имен. Александрию шум обходил стороной (римские дела не слишком интересовали здешний люд), но меня ставили в известность обо всем, что творилось в столице. Мне рассказали о том, что Опий — жалкий изменник, прекрасно знавший правду! — сочинил памфлет, «доказывающий», будто Цезарион — не сын Цезаря; и о том, что некоторые называют покровителя Октавиана не Аполлоном Благодетелем, а Аполлоном Истязателем. Я знала, что одни обвиняют Антония в вероломстве, потому что он казнил Секста, а другие насмехаются над привычкой Октавиана сводить волосы с ног горячей скорлупой грецких орехов. Люди Октавиана обвиняли Антония в том, что его стиль речи и письма грешит «многословными восточными оборотами», не имеющими ничего общего с исконно римской простотой. Агенты Антония высмеивали Октавиана за то, что он носит сандалии с надставкой, дабы казаться выше (об этом сообщила я).

Потом Агриппа вдруг выгнал из Рима всех предсказателей судьбы и колдунов.

— Нам они здесь не нужны! — объявил он. — Долой астрологов и их лживые пророчества! Пусть убираются обратно на Восток, водить компанию с тамошними извращенцами, поклоняющимися богам-животным и прочим мерзостям!

В народе распространялись плакаты, изображавшие меня и Антония со склонившимися над нами богами — Анубис с головой шакала и Хатор с коровьими ушами. Моим агентам удалось заполучить один такой для меня, и я видела его собственными глазами.

Распространялись и стишки про то, что меня, царицу, обслуживают «сморщенные евнухи», столь же гнусные, как я сама. Я будто возглавляла некий непристойный парад извращенных существ — злых евнухов, проституток, поклонников животных, гадалок и некромантов. И при этом беспрерывно украшала себя драгоценностями, умащала благовониями и пополняла свое благосостояние царствами, полученными в обмен на плотские утехи у спившегося полководца, — я, fatale monstrum, роковое чудовище Востока.

Поначалу я находила эти пасквили забавными, хотя бы за счет смешных карикатурных изображений. Правда, меня смущали выпады про евнухов, и я старалась скрывать их от Мардиана. Но время шло, яда изливалось все больше, и это тревожило. Такой объем ненависти поражал — неужели те же самые люди приветствовали меня в Риме? Они видели меня собственными глазами, ели со мной за одним столом, разговаривали. Неужто они могли поверить вздорным обвинениям и возненавидеть меня вопреки здравому смыслу?

Тянулись недели, а от Антония не было вестей. Произошло ли вторжение в Парфию? Где он сейчас?

Наконец напряжение стало почти невыносимым, и я объявила двору, что отправляюсь к целебным источникам для принятия ванн и отдыха. Новомодные римские бани с холодной и горячей водой получали у нас все более широкое распространение, но мне, при всех достоинствах, они оказались искусственными. Я предпочитала древние естественные источники.

— Наверное, римляне скажут, что я возвращаюсь к первобытным истокам или хочу предаться в пещерных купальнях особо изощренному разврату. Кстати, надо не забыть мои драгоценности.

— Только имей в виду: погружаясь в воду, нельзя надевать серебро — иначе оно тускнеет, — заметил Мардиан.

— И ты туда же, — рассмеялась я. — Это же шутка! Мне и в голову не придет принимать лечебные ванны, надев украшения.