Царица поверженная

— Мы не можем, зато враг может.

— Ну, врагу от нее тоже мало толку, раз мы так далеко на юге. Он связывает Восток с Западом и никак не поможет им переправлять провиант через горы в нашем направлении. Это прекрасная дорога, но в данной ситуации она не имеет для нас никакого значения, — заявил Антоний с уверенным видом.

— Почему армия будет базироваться близ Коринфского залива? — осведомился Агенобарб.

— Если враг нагрянет морем с запада, мы будем наготове и легко развернемся в сторону побережья. Если же он предпочтет марш через Иллирию и вторгнется с севера, мы преградим ему путь. Такая дислокация обеспечивает нам возможность встретить противника вне зависимости от избранного им направления. Однако, — добавил он, — сухопутный вариант представляется мне маловероятным. Хотя бы потому, что это бросок почти в тысячу миль.

— Лучше тысяча миль по твердой земле, чем семьдесят — над зыбкой бездной! — шутливо воскликнул Деллий.

— Сухопутная крыса! — буркнул Агенобарб.

— Имейте в виду, — продолжил Антоний, — для Октавиана это очень трудное предприятие. Время, деньги, припасы — преимущество на нашей стороне. От нас требуется лишь оставаться в Греции и ждать. А Октавиану нужно переправлять войска, платить солдатам, обеспечивать их провизией. Мы же полностью обеспечены и способны быстро послать все необходимое, куда и когда потребуется. Это огромное преимущество.

— А где будет она? — неожиданно спросил Агенобарб.

За себя мне надлежало отвечать самой.

— Поскольку я командую египетским флотом, я буду со своими кораблями.

— Ты владеешь кораблями, а не командуешь ими, — поправил меня Агенобарб. — Тебе нужен флотоводец.

— Этот вопрос можно решить позднее, — торопливо вмешался Антоний. — Зиму царица проведет в Патре, вместе со мной.

Я понимала, что нам предстоит серьезный спор, но лучше не выносить разногласия на публику. Антоний прав — этот вопрос можно решить позднее.

— Лучше бы царице вернуться в Египет, — не унимался Агенобарб.

Опять за свое. Почему он никак не успокоится?

Прежде чем я успела подать голос, Агенобарб обосновал свое предложение.

— Если бы царица сыну позволила занять ее место, войска не пребывали бы в таком смущении. Он, в конце концов, сын Цезаря и царь. Его присутствие, с одной стороны, лишило бы всякого основания часть распускаемых противником слухов, а с другой — воодушевило бы солдат.

Подумав, я вынуждена была признать, что в его словах есть резон.

Агенобарба мой ответ удивил. Антония — еще больше.

— С этим тоже разберемся позднее, — заявил он. — Сейчас нужно сосредоточить усилия на подготовке баз флота к зиме. Когда погода изменится, у нас все должно быть в полном порядке. И не забывайте — на следующий год выпадает мое консульство, на пару с Октавианом. Первого января я намерен вступить в должность. На сей раз я не собираюсь от нее отказываться.

Но Октавиан переиграл нас. У него имелась в запасе пара ловких фокусов, и в ноябре он пустил в ход оба. Во-первых, он объявил консульское место Антония свободным под тем предлогом, что Антоний лишился рассудка и более не может занимать государственные и общественные должности. В официальной прокламации говорилось, что Антоний ведет себя как человек, потерявший разум или попавший под влияние чар, что он порабощен чужестранкой и готов ради ее интересов развязать войну против своего отечества. Поэтому его следует считать не римлянином, а египтянином и именовать отныне не Антонием, а, например, Сераписом. Соответственно, он не консул и не император, а разве что гимнасиарх, ибо позабыл обычаи и славу предков, отрекся от римского наследия под звон кимвал Канопа.

«Предающийся неге и роскоши, изнеженный, как женщина, он не вправе ни исполнять подобающую мужу должность, ни носить римское мужское имя».

Однако была ли объявлена Антонию война? Нет. Для такого Октавиан оказался слишком умен. Ведь в Риме у Антония, несмотря ни на что, еще оставались сторонники, и открытое объявление войны могло обернуться неприятностями. Вместо этого Октавиан направился на Марсово поле к храму Беллоны, где разыграл древнюю церемонию.

Во главе торжественной процессии, как жрец, сопровождаемый людьми в военных плащах, он явился к дверям храма богини войны, распахнул их, омочил копье в свежей крови и стряхнул капли в направлении Египта.

— Чужеземная царица, дерзновенно обратившая свои взоры на Рим, возжелавшая властвовать над нами, творя суд и возглашая свою волю с Капитолийского холма, — сим мы торжественно провозглашаем тебя врагом. Царица Египта, Клеопатра из дома Птолемеев, превратившая нашего полководца в раба и поправшая честь Рима; египтянка, почитающая за богов гадов и зверей, прославленная коварством, но лишенная отваги — да будет она низвергнута! — возгласил он и потряс копьем, прежде чем метнул его. — Мы объявляем справедливую войну — justum bellum — этой чужестранной царице, угрожающей нашему государству. И да не будет никогда позволено женщине делать себя равной мужчине!