Но она так бела, так далека — я едва вижу ее лицо. Мне хочется вернуть лицо настоящей мамы, ее свежие щеки, красные губы, зеленоватые глаза. Я снова тяну руки, и перед моими глазами возникают руки матери, ее тонкие пальцы, беспомощно молотящие по воде и исчезающие.
— Я твоя, возьми и меня! — кричу я богине. — Я хочу к маме!
Но богиня останавливает меня, берет за подбородок и шепчет:
— Дитя, дитя мое, смерть не для тебя. Ты принадлежишь мне и станешь моими руками, моими очами, исполнительницей моей воли, моим воплощением — всегда и во всем.
Я забыла это, или воспоминания спрятались от меня по воле богини — до сего мгновения. А сейчас, когда я стояла в тени статуи, все вернулось, как тогда. Только я стала выше, и руки мои, давно уже утратившие младенческую пухлость, так же беспомощно тянулись к коленям богини, как руки матери, гибнущей в пучине. Но лицо матери остается за пределами воспоминаний; Исида с ее строгой красотой — только такую мать я знаю.
— Каких действий ты ждешь от меня? — вопрошала я богиню. — Только ты можешь направить меня на верный путь. Буду ли я бороться? Ждет ли меня скорая смерть? Какая участь ждет моих детей, какова их судьба?
О Исида, властвующая над судьбой, открывающая и закрывающая двери на нашем земном пути! Поведай мне, к чему я иду, откуда, куда и зачем? Скажи, я готова услышать правду.
И тут словно шелест волн, ласкающих подножие храма, донесся до меня тихий голос рока:
«Потерпи, еще совсем немного, путь недолгий. В конце его ты, рожденная с отвагой в сердце, обретешь покой рядом со мной».
Рядом с ней. Да. Ведь мой мавзолей находится рядом с храмом Исиды, туда ведет одна дорога.
«Пока мужчины приходят поклониться мне, пока женщины приходят, произносят обеты, возлагают цветы и омываются священной водой, до тех пор не исчезнет след твой с лица земли и тебя будут чтить вместе со мной. Ты истинная дочь моя, пребудешь частицей меня с теми, кто любит меня, до конца мира — до самого конца нашего мира…»
Так что же это такое? Это кажется невозможным. Лишь статуи остаются жить на века. Даже Александр ныне недвижен, как пыль на его гробнице, а ведь он был моложе, чем я сейчас.
Однако всего на шесть лет! Мне тридцать девять. Я слишком молода, чтобы уйти, это слишком рано. Несправедливо рано.
Октавиан… Октавиан тоже моложе меня на шесть лет, он почти достиг возраста Александра: в сентябре ему исполнится тридцать три. А потом? Случится ли это потом?
Я спросила Исиду, ждать ли мне неизбежного потом?
И она ответила:
«Да. Потом».
Но я хотела изменить это, должна была изменить. Запечатлена ли судьба необратимо или подлежит пересмотру? И если наши усилия восхитят богов, разве не могут они своей несказанной мощью переписать предначертанное? Они прониклись состраданием к Психее: в неустанной борьбе она заслужила себе место на Олимпе, где присоединилась к сонму бессмертных, испив глоток амброзии. А Геракл… его подвиги сделали его богом.
Только тот, кто борется, вправе рассчитывать на воздаяние. Значит, я могу надеяться лишь на собственную решимость. Проще всего смириться и покориться, но награда за стойкость велика! Таким образом, боги своим невмешательством воодушевляют нас на борьбу, одобряя наше дерзновение.
— Мне сказали, что я найду тебя здесь, — донесся из портика приглушенный, едва слышный голос.
Я повернулась и увидела темный силуэт. Какой-то человек стоял, опершись рукой о колонну: черное рядом с белым.
— Кто смеет меня тревожить! — требовательно спросила я, ибо не желала присутствия смертных в этом священном месте.
Вместо ответа незнакомец, все еще неразличимый, убрал руку от колонны и медленно, осторожно двинулся ко мне.
— Ты не узнала меня?
В голосе Антония звучали печаль и разочарование.
Он жив! Он здесь, отвергая саму смерть!
Я устремилась к нему и, на что уже не надеялась никогда в жизни, обвила руками его шею.
Корабль с черными парусами… Саркофаг… Тихие похороны… Эти ужасные, мучительные образы рассеялись как злобная игра воображения.
Теплое дыхание, живая плоть — он не призрак.
— Благодарение богам! — вскричала я.
Он тоже пренебрег их повелениями, и вот он здесь, живой, со мной. Обратившись спиной к суждению Рима.
— Я должен был увидеть тебя снова, — сказал он. — Я не мог вынести нашу разлуку после того, как мы расстались.
Он наклонился и поцеловал меня, истово прижав к себе, и от его прикосновения, от его присутствия душа моя запела.
— Я не могу обнять тебя так сильно, как мне бы хотелось, — откликнулась я.
Сверху на нас бесстрастно взирала Исида.
Мы вернемся во дворец. Мы увидим детей. Как они обрадуются, как будут счастливы. Им не придется пережить то, что выпало на мою долю. Как это прекрасно!
— Теперь все сделано, — мрачно заявил он. — Теперь мы расстанемся, как должно.
— Не понимаю.
Неужели он проделал весь путь только для того, чтобы… Я повернулась и воззрилась на Исиду. Это новое испытание, недобрая шутка?