Царица поверженная

Будет ли осада? Дойдет ли дело до сражений на улицах? Если бежать, то куда? Александрия была торговым городом, ее жители умели вести счетные книги, продавать и покупать, и для них казалось естественным искать выход из затруднительного положения в торге и подкупе. О, я хорошо знала их, знала, на что они способны. Напрасно искать среди них героев Ксанфа, что предпочли сжечь свой город дотла, но не сдать противнику, или горестно рыдающих троянцев.

Нет, в Александрии устраивали изысканные званые обеды и вели утонченные дискуссии о философском отношении к страданиям. Ее жители поглощали в огромных количествах самые дорогие вина, буквально купались в благовониях и так увешивались драгоценностями, словно вознамерились любой ценой получить все. И умереть, до последнего вздоха наслаждаясь всеми благами, которые предлагает жизнь.

С наступлением сумерек я начала готовиться к Антониеву пиру: или я больше не первая из александрийцев? Или я не имею права по-своему, по-царски получить удовольствие, как это делают жители моего города? Да, я тоже надену все самое лучшее.

Пусть Хармиона достанет красное греческое платье с жемчугами и золотым шитьем по кайме. А к нему подойдет подаренная мне царем Понта брошь с камнями, добытыми где-то за Черным морем, она скрепит складки на плече. На шею ляжет сверкающее свадебное ожерелье и… где тот золотой браслет, что преподнесла мне кандаке? Я хочу снова почувствовать его тяжесть на запястье.

Что касается благовоний, то их у меня больше, чем у любого купца. Ароматические масла дожидаются в запечатанных алебастровых флакончиках — лилии, розы, нарциссы, гиацинты. Розы мне сегодня не подойдут: мой аромат должен отличаться от главного запаха в пиршественном зале. Нарцисс, вот он будет в самый раз. Его темный дождливый оттенок как раз подходит для пиршества обреченных.

Ирас мягкими круговыми движениями втерла нежное масло в кожу моих щек, потом легкими прикосновениями нанесла на мои губы красную помаду и осторожно ее втерла.

— У тебя всегда была исключительно красивая кожа, — заметила Ирас. — И сейчас она выглядит так, словно тебе двадцать.

— Ну, теперь мне почти вдвое больше, — отозвалась я и подумала, что до сорока мне, скорее всего, не дожить.

Обычно меня причесывала Ирас, но сегодня я поручила это Хармионе. Очень уж успокаивающими были прикосновения ее рук, собиравших мои волосы в густую длинную косу.

— Как их заплести? — спросила она. — В большую косу и маленькие косички для обрамления?

— На твое усмотрение, — ответила я.

Конечно, на пиру будет жарко, и шею лучше оставить открытой. Волосы всегда были предметом моей гордости. Я тщательно ухаживала за ними, и они воздавали мне за это сполна, одаряя иллюзией красоты. Воистину, это благословение, ниспосланное мне богами.

— Такие густые! — жаловалась Хармиона. — Никак не убрать их все под головную повязку.

— Ну и ладно, пусть выбиваются над висками.

Только чтобы не падали на шею, особенно когда будет жарко.

— Смотри.

Хармиона поднесла зеркало, чтобы я полюбовалась собой. На том лице, что отразилось в зеркале, мое внутреннее состояние никак не отразилось. Ничто не выдавало перенесенные удары судьбы. Ясный взор, крутой изгиб бровей, гладкая чистая кожа — никаких следов трудных родов, жизни в походных условиях, злоключений и боли. Я выглядела как юная дева и при виде этого громко рассмеялась.

— Моя госпожа, — нахмурилась Хармиона, — тебе не нравится? Я могу переделать.

— С волосами все хорошо, — пришлось заверить ее. — Я просто подивилась тому, что даже самые тяжкие испытания не всегда отражаются на внешности.

— Думаю, — тихо промолвила Хармиона, — они запечатлеваются в душе.

— В таком случае страшно представить, на что теперь похожа моя душа.

Интересно было бы посмотреть на нее в зеркало. Нет, лучше не видеть.

С этими словами я встала. Пришло время идти к гостям.

Предаваться веселью.

Зал заполнила толпа народу. Где Антоний набрал столько гостей? Все были веселы, облачены в яркие одежды и сверкали драгоценностями. В основном то были римляне, несомненно легионеры, однако среди них попадались и александрийцы — из Гимнасиона, из библиотеки, из Мусейона и еще одному Зевсу ведомо откуда. Все они разоделись с элегантной роскошью аристократов. Исключение составляли лишь несколько не слишком изукрашенных философов, но и те, судя по всему, не чуждались радостей жизни. Не иначе, последователи Эпикура.

Раздавленные ногами гостей лепестки, усыпавшие пол, источали аромат роз. Я глубоко вздохнула, пытаясь на краткий миг вообразить, что нахожусь не здесь, а в дивном саду. Но этому мешали гомон, жар множества тел и бряцанье арфистов.

— Корона, всемилостивейшая царица, — молвил один из слуг.

Он приблизился ко мне, держа в руках искусно сплетенный венок из листьев ивы, ягод паслена и маков. Я позволила возложить венок мне на голову, хотя подбор растений ассоциировался с загробным миром.

— Привет, сердце мое! — воскликнул при виде меня Антоний. Он протянул мне кубок, до краев наполненный розовым вином. — Испей, испей из Леты и забудь обо всем.