Царица поверженная

— А я думал, тебе нравятся все мои причуды, — сказал он. — Я не знаю меры ни в порывах и желаниях, ни в еде и питье, и тем более не стану ограничивать себя ни в словах, — он наклонился и поцеловал меня, — ни в поцелуях.

Сладкое вино сделало наши губы липкими.

— Конечно, мне нравится в тебе все, — согласилась я.

Но этот пир… Я не могла поверить, что он и вправду хочет его устроить.

— Отлично! — Антоний снова поднял кубок. — А теперь за наших гостей — это удивительно, сколько старых «неподражаемых» готовы поднять чашу. И разумеется, мы рассмотрим новых кандидатов в наше славное общество.

Он отпил изрядный глоток.

— В общество? Антоний, о чем ты думаешь?

— А вот это тайна. Мой секрет. Подожди немного и увидишь.

— Слушай, не надо тайн, пожалуйста. Они так утомляют.

На самом деле я опасалась того, что задуманный им сюрприз окажется неподобающим и недопустимым. Значит, мне нужно узнать о нем заранее, чтобы принять необходимые меры.

— Ну уж нет! — Он покачал головой. — Придется тебе подождать, как и всем остальным.

— Антоний!

Он отступил назад.

— Нет! Не уговаривай! Я неколебим, как скала.

— Если так, это что-то новенькое, — сказала я. — Мне казалось, что это скорее подходит Октавиану. Правда, люди говорят, будто старые враги заимствуют друг у друга столько качеств, что становятся похожи.

Антоний пожал плечами.

— Тогда нам лучше подналечь на вино и истощить в Александрии все его запасы, пока Октавиан, подражая мне, не дорвался до здешних погребов. — Он налил себе еще. — Самое время приступить к этому.

Я вернулась к себе, предоставив ему возможность без помех готовиться… к чему? Я радовалась его воодушевлению, ибо боялась его отчаяния. Однако я понимала, что это лишь зеркальное отражение, способное в любой миг обернуться собственной противоположностью: буйное веселье — мрачным унынием.

С отбытием Цезариона я почувствовала некоторое облегчение. Сейчас он, должно быть, уже приближался к Копту. Большая часть моих приготовлений тоже была завершена. Сложенная из сокровищ пирамида высилась в мавзолее, готовая превратиться в костер, оба саркофага там же ожидали наши тела, письма в Мидию с просьбой предоставить убежище Александру и Селене отправлены — правда, ответа на них пока не последовало. В солнечные погожие дни я писала отчет о своей жизни, и воспоминания даровали мне нечто вроде утешения. В своих записках я почти добралась до настоящего времени и имела твердое намерение вести их до тех пор, пока остается хоть малейшая возможность. Ну а дописать последнюю главу придется Мардиану и Олимпию. Они смогут сделать это в свободное время, без спешки. Спешить некуда. Исида убережет мои записки от праздного любопытства. В сущности, это послание направлено в грядущее, в иные времена, которые мне трудно представить. О сроках я даже не задумывалась, всецело полагаясь на мудрость богини. Мое дело — писать правду.

Хармиона и Ирас были печальны и внимательны, и я сожалела, что они связаны со мной слишком тесно. Они не могли просто покинуть меня, как это сделали люди попроще, вроде Планка или Деллия. По горькой иронии судьбы хороший человек имеет меньше свободы, чем дурной.

Мы все еще располагали четырьмя легионами, а также египетскими войсками и македонской придворной гвардией. Путь Октавиану преграждала крепость Пелузий, где размещался египетский гарнизон. Кроме того, у нас был флот из сотни кораблей, отчасти спасшихся из-под Актия, отчасти построенных за прошедшее время на здешних верфях. К римским легионам добавилась немногочисленная, но хорошо обученная кавалерия. Вдобавок пришло известие о том, что гладиаторы из Вифинии движутся к нам и успешно выдержали столкновения с преградившими им путь войсками Аминты и киликийцами. Под нашим командованием сосредоточивались силы, достаточные для оказания упорного сопротивления. Но Антоний отказывался развертывать легионы и вырабатывать какую бы то ни было стратегию. Кажется, он считал любое сопротивление тщетным.

— Нас неизмеримо превосходят в численности войск, — твердил он. — К чему напрасно губить людей?

Возразить мне было нечего, разве что сослаться на поддержку, которой я пользуюсь в Верхнем Египте. Однако египтян, живущих выше по Нилу, пришлось бы долго собирать, тогда как легионы находились здесь, под рукой. Но войска бесполезны без признанного вождя, готового их возглавить. А Антоний никого вести в бой не собирался.

Мириться с этим мне было больно, но приходилось признать: за то, что он остался со мной, пришлось уплатить высокую цену. Антоний оставил военную стезю, которой посвятил жизнь, и полностью утратил боевой дух.

Город слишком хорошо знал о событиях при Актии, и я физически ощущала, как он затаил дыхание в ожидании, что за этим последует. До сих пор Александрия не преклоняла колен ни перед кем, кроме Цезаря, да и тот выиграл войну, навязанную ему самими александрийцами. Но теперь…