Царица поверженная

Я обняла его, и мир завертелся. Казалось, существует только этот человек, только это место, только этот миг. Потом вращение прекратилось, но мир сузился до одной комнаты. У меня не было ни прошлого, ни будущего — лишь настоящее.

Мы упали на сетку кровати, отпечатывавшуюся ремнями на нашей плоти. Снаружи, откуда-то издалека, доносились какие-то звуки, но они казались ненастоящими. Единственной подлинной реальностью в этом тающем и расплывающемся пространстве было тело Антония, сжимавшего меня в объятиях.

Он покрывал меня поцелуями, и скоро я перестала воспринимать что бы то ни было, кроме его жаркого дыхания на моих плечах, шее, груди. Говорил ли он? Я ничего не слышала. Слух отказал, да и прочие чувства, за исключением осязания, тоже. Я ощущала каждое прикосновение к своей коже. Я ничего не слышала и не видела, не воспринимала никаких запахов, но моя женская плоть была чувствительна, как никогда.

В ту ночь он часами занимался со мной любовью, и я откликалась на его порывы. Однако воздействие снадобья привело к тому, что мы не только слились воедино, но и стали воспринимать происходящее как некое единое ощущение, не подлежащее расчленению на отдельные моменты или воспоминания.

Как мы покинули ту комнату, как вернулись в Александрию, в памяти не отложилось. Во всяком случае, на следующее (если оно было следующим) утро я проснулась в своей постели, в собственной спальне. На стенах плясали пятна яркого утреннего света, а надо мной с тревогой склонилась Хармиона.

Глава 12

— Наконец-то! — сказала она, когда я открыла глаза.

И тут же закрыла, потому что свет их резал.

— Вот так! — Она приложила к моим векам компресс из огуречного сока, свежий терпкий запах которого казался чудом после тяжелых запахов Канопа.

— Что ты пила? Сонное зелье?

Зеленая тяжелая жидкость; я вспомнила ее изумрудный блеск и приторный вкус.

— Да, тот напиток действовал как снотворное, — ответила я.

На самом деле снотворное было наименьшим из его действий.

Наверное, я устыдилась бы своего поведения в комнате для утех, если бы смогла вспомнить подробности.

— Похоже, я допустила неосторожность, пригубив какого-то питья на улице, — со вздохом промолвила я и тут же вспомнила, что Антоний выпил куда больше меня. Я встрепенулась: — А что с благородным Антонием? Где он?

— Его никто не видел, — ответила Хармиона, взяв мои руки. — Но не бойся, он вернулся в свои покои. Его телохранители заметили, как он входил.

В надежде, что мой возлюбленный пребывает в не слишком плачевном состоянии, я приподняла уголок компресса и посмотрела на Хармиону.

— Я видела тебя с…

— Флавием, — закончила она.

— Ну и как, оправдал он твои ожидания?

Мне казалось, что оправдал. Во всяком случае, выглядела Хармиона удовлетворенной.

— Да, — коротко ответила она.

Интересно, к чему это приведет? Флавий не Аполлон, в этом отношении он не соответствует запросам Хармионы, но как земная замена бога, может быть, и сойдет.

Через несколько минут я встала и, коснувшись прохладного и чистого мраморного пола, подивилась тому, что после всего случившегося чувствовала себя отдохнувшей.

Снаружи море билось о волноломы и об основание маяка. Сейчас, в середине января, судоходство практически замерло: если в порт и поступали какие-либо грузы, то преимущественно сухим путем. С востока продолжали приходить караваны с предметами роскоши, но зерно, масло и вино, как и почта, временно не доставляли. Этот период затишья Эпафродит и его помощники использовали для проведения инвентаризации, подведения итогов и подготовки к следующему сезону.

Я послала за Цезарионом. Сын пришел, как только его наставник, старый ученый из Мусейона по имени Аполлоний, закончил утренний урок. В свое время Аполлоний учил меня саму, и я решила, что этот несколько занудный, но опытный и дотошный старик на начальном этапе подходит и для Цезариона. Он никогда не повышал голос; правда, на его уроках порой клонило в сон.

— Может быть, мы вместе поедим, и ты расскажешь мне об учебе? — предложила я. — Кстати, как поживает твоя ящерица?

Его лицо осветилось.

— О, ящерица замечательная! Она у меня такая шалунья! Думаешь, только тележку возить умеет — как бы не так! Представляешь, сегодня спряталась в мой сапог. Я чуть не раздавил ее, когда обувался.

Он рассмеялся звонким высоким смехом.

— А уроки? — спросила я, пока Хармиона выкладывала для нас хлеб, пасту из фиг, овечий сыр и оливки.

Цезарион живо потянулся к ним.

— Ну… — Лицо его потускнело. — Я учил список фараонов, но их так много… — Цезарион откусил большой кусок хлеба и продолжал говорить: — И все они жили так давно… Мне бы хотелось, чтобы они были не просто именами. Чтобы я знал, как они выглядели, какие носили сапоги… и забирались ли туда ящерицы.

— Как у тебя дела с грамматикой?

Мальчик нахмурился.

— Разве Аполлоний не учит тебя грамматике?