Царица Шаммурамат. Полёт голубки

Ану-син впервые увидела такое большое, шумное, пёстрое до ряби в глазах скопление народа и на миг оробела. Приподняв своё покрывало до уровня глаз, она кончиками пальцев прижала его край к пылающей от смущения щеке. Баштум мягко подтолкнула девушку в спину и шёпотом подбодрила её: «Смелее, Ану-син, дитя моего сердца! Ужель ты не видишь, что нет здесь равных тебе?» И хотя Ану-син знала об этом и без напоминания матери, она всё же неохотно подчинилась ей. Что-то сковало её ноги, походка вдруг стала неуверенной, лишённой грациозности.

О, видят боги, как она не хотела быть сейчас в этом доме, среди этих чужих для неё людей! Но разве могла она бежать из алу, не попрощавшись с матерью, не запечатлев на её челе поцелуй, который, возможно, стал бы последним? Ведь она уже твёрдо решила для себя, что никогда не вернётся сюда… И вот она оказалась здесь, повинуясь слёзным уговорам Баштум. Но только ли по этой причине?..

Облачённый в яркие пышные одежды Залилум первым заметил вышедшую в полосу солнечного света, что надвое делила пространство двора, девушку. Она медленно ступала по усыпанному песком и толчёной керамикой полу и стыдливо скрывала тканью лицо, равного которому было не найти во всей общине. Прервав разговор со своими домочадцами и соседями, которые окружали его плотным кольцом, Залилум уставился на девушку так, словно видел её впервые. Его маленький круглый рот, который так и не успел донести до слушателей обрывок какой-то фразы, остался открытым. Окружавшие его люди, а вслед за ними и все остальные, проследив за взглядом почтенного Залилума, также прервали свои разговоры.

Только ощутив на себе столько жадных горящих любопытством взоров, Ану-син почувствовала себя уверенней и медленным, изящным жестом, достойным придворной дамы, опустила покрывало. Гордая своей красотой, она выставляла её напоказ.

— Вот так невеста! — пронёсся над головами собравшихся в «димту» восторженный возглас кого-то из неместных мужчин.

И тут, словно прорвавший дамбу могучий речной поток, зашумела, заволновалась толпа. Перекрывая гудение голосов, до слуха Ану-син доносились громкие слова:

— У неё походка, как у газели!

— А глаза, как миндаль!

— Щёки — что гранатовые зёрна!

— Кожа — словно розовый лепесток!

— Груди, видно, упруги, будто лимоны!

Ану-син остановилась у большой печи, чуть поодаль от остальных невест, прожигавших её взглядами, в которых читались нескрываемые зависть и злоба. Эти взгляды, которые могли смутить любую женщину и заставить её низко опустить голову, Ану-син словно и не замечала. Как не замечала она и похотливых, раздевающих её взглядов мужчин.

Но вот глашатай начал торг. И первой, как самую красивую невесту, на продажу выставили Ану-син. Глашатай объявил, за какую сумму денег её можно купить, и богатые женихи тут же ринулись наперебой набавлять цену. Каждый из них уже видел себя на брачном ложе с юной красавицей. Их глаза искрились азартом небывалой по силе возбуждения игры, из которой победителем мог выйти тот, кто, позарившись на столь обольстительную приманку, готов был в порыве безудержного желания расстаться с последним сиклем серебра.

Молчаливая и с виду надменная, Ану-син равнодушно наблюдала за тем, как постепенно уменьшалось число желающих овладеть нею этой ночью. Торг достиг накала.

Залилум от удовольствия потирал руки и широко улыбался, прищурив глаза. Он уже не сомневался, что на этот раз ему наконец удастся выдать замуж свою дочь — уродливую хромоножку. То, что Ану-син в этот день появилась среди невест, Залилум посчитал настоящей удачей для себя. Огромные деньги, вырученные от продажи строптивой, но на редкость красивой рабыни, станут приданым, которое он даст за Син-нури. О да, перед таким приданым не устоит ни один жених!..

Баштум следила за торгом, замерев в напряжённом молчании, и лишь разомкнутые, чуть вздрагивающие губы выдавали её волнение. В какой-то миг слабость вдруг одолела её, и она с трудом сдержалась, чтобы не упасть и не зарыдать во весь голос. Отчего-то вспомнились слова, которые она когда-то в детстве слышала от своей матери: «Старая корова своего телёнка сильнее любит». Но разве Ану-син её дочь? Говорят ведь люди, что чужой ребёнок не станет родным, хоть сто нитей золотого ожерелья ему на шею надеть… Нет, неправда! Ану-син — её дитя, её душа, её жизнь. А потом в памяти Баштум возник далёкий, но не стёртый прошедшими годами облик Деркето, и как наяву зазвенели её последние слова: «Прости, я не могу сказать, кто отец малютки… ведь я поклялась… Береги её и…» О если б знать правду, какую не раскрыла Деркето, если б знать, чьё имя она скрыла, какую тайну унесла навечно с собой!..

Маленькая женщина горестно вздохнула и подняла голову. И неожиданно чьи-то глаза — тёмные, глубоко посаженные глаза под белыми косматыми бровями — приковали к себе её взгляд. Баштум не сводила с них взора, пока старик сам не отвернулся от неё.

«О чём думал Техиб, когда смотрел на меня? Быть может, как и я, вспоминал слова Деркето? Или…» — промелькнуло в голове у Баштум, но раздумывать над этим вопросом она не стала.