Царица темной реки

Вот кстати, опять уж отвлекусь. Я не большой любитель поэзии, но как-то давненько прочитал хорошие стихи про эти нашивки и запомнил: у меня ж тоже на конец войны было две красные, а от желтой судьба уберегла:

Желтая нашивка – пуля в кость.
Красная нашивка – тоже дали шибко,
только вкось.

Левый рукав гимнастерки у него зашит наглухо, конечно, чтобы не видно было культи. А в остальном – парень видный и воевал, сразу видно, неплохо. Стефа под стать жениху – красотка (как она только от Кацуры убереглась? А впрочем, Катря рассказывала, что Касьян Гнатюк, мужик решительный, как-то остановил Кацуру на безлюдной уличке и предупредил: если что, плевать ему на всё, а от Кацуры и пуговки от мундира не найдут. Глядя на него, я не сомневался – этот за дочку мог бы. Вот только суевериям оказался подвержен ничуть не меньше остальных…).

О «настоящем» подвенечном платье, понятно, и речи не было – откуда ему взяться здесь и в такое время? Но Стефа и так была хороша в белой сорочке с богатой вышивкой и синей юбке из «городского» синего панбархата, с венком из лесных цветов вместо фаты на голове. Хорошая получилась пара. А как они друг на друга смотрели! Я даже позавидовал чуточку. Как гораздо позже пел Муслим Магомаев:

И шагал я совершенно неженатым,
и жалел о том, что я не жених…

Правда, я никуда не шагал, а сидел на довольно почетном месте возле молодых, отделенный от них лишь Гнатюками-старшими. Как и предсказывал Деменчук, все обошлось – когда разнеслась весть о том, что сома выбросили в реку (трудами того же Деменчука разнеслась), все успокоились, отношение к нам не изменилось нисколечко, ближе к вечеру Алесь, как и обещал, обошел все хаты, где стояли наши, начиная с моей, и самолично пригласил праздновать свадьбу (свадьба, собственно говоря, была «невенчанной»: ЗАГС в райцентре еще не открылся, но никого это не заботило, деревенские, как я уже знал, и до войны расписываться в район выбирались день на третий после свадебной гульбы и брачной ночи).

Катрю усадили рядом со мной, полное впечатление, что «тутэйшие» неведомым образом обо всем узнали – ну, деревня есть деревня, здесь многое узнается этим самым неведомым образом, по своей родной знаю. Рядом со мной оказались Игорь и Сема Полынин, а остальных «распределили» по двум другим длинным столам (каждый составлен из нескольких).

Магомаев пел еще в той же «Свадьбе»:

А эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала…

Песням и танцам еще не пришло время, пока только выпили по второй и закусывали. Нельзя сказать, что столы ломились от кушаний, но и бедными никак не были – и родители жениха с невестой постарались, и гости, как это в деревне водится, принесли что-то свое. Бутыли с самогоном приличия ради стояли под столами – тут же, напротив меня, на довольно почетном месте, сидел Деменчук с женой и старательно делал вид, что вовсе не замечает, как четверти с самогонкой временами выпархивают из-под стола и вновь там скрываются (причем наливали и ему, и мимо рта он не проносил).

– А драка будет? – тихонько спросил я Катрусю. – Что за свадьба без драки?

– Обязательно будет, – смешливо глянув, ответила она так же тихонько. – Только, как полагается, после того как напоются и натанцуются, раньше как-то не полагается… Целых три драки: заранее ж известно, кто примется старые счеты сводить. – Она чуть погрустнела. – До войны гораздо больше было, чисто случайных, только молодых мужиков и взрослых парней не осталось, сейчас только старые счеты сводят…

Завели патефон. Пластинки оказались не такие уж заигранные, не особенно шипело и трещало – ну понятно, долго пролежали, не было при немцах поводов патефон заводить и собираться всей деревней на гулянья… Сидевший справа от меня Игорь прямо-таки блаженно щурился, мечтательно уставясь вдаль: первую песню запустили как раз впрямую его касавшуюся, знаменитую утесовскую:

Шаланды, полные кефали,
в Одессу Костя приводил,
и все биндюжники вставали,
когда в пивную он входил…

Алеси не было – а ведь я специально из интереса присматривался. Что, не пригласили? Вроде бы отношение к ней в деревне было ровное, раз она неделями жила у этой самой Лявонихи. Это купринскую Олесю, я помнил, избили, когда в деревне появилась и в церковь вошла. Не стала бы Алеся посреди деревни жить при плохом к ней отношении, сидела бы у родителей на заречном хуторе. Видел я, как она два раза проходила по деревне, и встречные с ней здоровались вполне уважительно, как со своей…

– Катря, – сказал я тихонько, – а Лявониха здесь? Та, у которой Алеся живет? Или не пригласили?

– Ну как же не пригласили? – так же тихо отозвалась Катря с мелькнувшим на миг непонятным выражением в глазах. – Всегда приглашали. А зачем она тебе?