Царизм накануне свержения

В конце книги Шавельский рассказывает о своей последней встрече с Николаем Николаевичем 6 ноября 1918 г. в Дюльбере (Крым), где великий князь ждал приглашения возглавить все боевые силы России для борьбы с Советской властью. То, что Шавельский увидел, потрясло его. Надежда всей белой контр­революции обзавелся собственным «Распутиным» в лице капитана первого ранга А. А. Свечина, мистика, а может быть, и ханжи, впавшего в настоящее кликушество. «Ошеломленный, ушел я от великого князя, — вспоминал автор. — Выслушанные откровения произвели на меня потрясающее впечатление. Новой распутин- щиной повеяло от них».

Но Шавельский, как мы помним, также был сильно потрясен, узнав об отставке Николая Николаевича. На фоне жизни царской семьи, писал он, «великий князь казался нам единственной здоро­вой (!) клеткой... В него верили и на него надеялись»⁹. Полный алогизм подобного заключения в свете всего сказанного самим автором в адрес великого князя очевиден.

Показав, что представлял собой великий князь на деле, Ша­вельский с горечью добавлял: все это было бы еще ничего, если бы штаб верховного главнокомандования был на высоте, но, увы, так дело не обстояло.

Второй после Николая Николаевича человек в ставке, началь­ник штаба верховного главнокомандующего генерал Н. Н. Януш­кевич был, по словам Шавельского, настолько неподготовлен в стратегических и тактических вопросах, что сам это сознавал, «а потому служил с трепетом и немалыми страданиями».

Со «страданиями» Янушкевич, однако, справился весьма ори­гинальным способом: полностью отстранился от своих прямых обязанностей, передав их генерал-квартирмейстеру ставки, упоми­навшемуся выше генералу Ю. М. Данилову (черному), «который, таким образом, фактически оказался полным распорядителем судеб великой русской армии». По мнению автора, Данилов был «честный, усидчивый, чрезвычайно трудолюбивый человек», однако без «огонька». Полезен Данилов только на вторых ролях. «Но вести огромную армию он не мог, идти за ним всей армии было не безопасно». Кроме того, Данилов отличался самоуверен­ностью и неумением выбирать людей. К этому надо добавить, что Янушкевич и Данилов «не терпели друг друга»¹⁰.

Генерал С. А. Ронжин, занимавший один из ключевых постов начальника главного управления военных сообщений, требовав­ший исключительной энергии и работоспособности, был, как писал Шавельский, помещик-сибарит, «ленивый и медлительный». Един­ственно, что он делал «очень старательно», — это «увеличивал свою коллекцию этикеток от сигар» ".

В целом автор воспоминаний уподоблял ставку... живущему за границей помещику. Этот помещик, получая известия от своих «управляющих», т. е. от командующих фронтами, выказывал платоническое сочувствие или несочувствие, волновался из-за неудач, радовался успехам. Но когда вмешивался в дело, путного из этого ничего не получалось. Худым управляющим такое вмеша­тельство из заграничного далека не помогает, а хорошим — ме­шает. Ставка, заключал Шавельский, была барометром, а не рычагом, направляющим армию. В результате «штаб ставки для фронта был одиозен»¹².

Для Энгельгардта популярность Николая Николаевича не составляла такой иррациональной загадки, как для Шавельского. «В данном случае, — писал Энгельгардт, — выступали особен­ности общественного уклада того времени: авторитет Н. Н. дер­жался почти исключительно на его великокняжеском достоинстве, а в то время это имело солидный вес». Что же касается Янушкеви­ча, то вся его предыдущая служба «не давала основания» для наз­начения начальником штаба ставки. Он все время, начиная с под­полковника, служил в канцеляриях военного ведомства, т. е. за­нимался бюджетными и отчасти организационными, но отнюдь не военными в собственном смысле вопросами. Поэтому, узнав о назначении его начальником Главного управления генерального штаба, «многие генералы и офицеры генерального штаба не скры­вали своего возмущения» ^|3.

Янушкевичем как полной бездарностью и тупым реакционером возмущались не только военные. На секретном заседании Совета министров 27 июля 1815 г., т. е. в разгар отступления армии, Кривошеин передал содержание письма Янушкевича к нему, суть которого сводилась к следующему. По мнению генерала, в армии «героев единицы». Солдатам недоступно само понятие «патрио­тизм». Тамбовец — патриот лишь Тамбовской губернии, а на общероссийские интересы ему наплевать. Поэтому солдата «необ­ходимо поманить... наделением землей» за счет конфискации на­делов у солдат, сдающихся в плен, издав для этого особый монарший акт., «Необычайная наивность или, вернее сказать, непростительная глупость письма начальника (штаба) верховного главнокомандующего, — комментировал Кривошеин, — приводит меня в содрогание. Можно окончательно впасть в отчаяние... Господа, подумайте только, в чьих руках находятся судьбы России, монархии и всего мира. Творится что-то дикое. За что бедной России суждено переживать такую трагедию?» ¹⁴