Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

– Василий Андреевич, а вы слышали, какой ужас пережил князь Куракин? – спросила Екатерина Андреевна, переводя разговор. – Наполеон, выказывая свое могущество, устроил свадебные торжества еще и в Польше. Для сего в имении князя Щварценберга соорудили огромный деревянный павильон, и в самый разгар танцев, неведомо отчего, начался пожар. Есть сгоревшие, жестоко пострадавшие. Князь Александр Борисович тоже был на краю гибели. Шелка, кружева – все это вспыхивало, поражая тела, а князь был в парадном камзоле. Сплошь золото, золотая парча, золотое шитье, камни драгоценные, ордена. Огонь всего этого не одолел. Правда, и освободить князя от раскаленной одежды не сразу удалось. Впрочем, обгорели уши, ресницы, волосы, а кожа с левой руки снялась, как перчатка.

– По-человечески сочувствуем, – сказал Карамзин. – И, однако ж, каково! Даже огонь не взял Куракина! Вот это посол! Посольское племя живучее. Иным ужасно доставалось от турецких султанов, от крымских ханов. Терпели России ради, выживали.

– У Салтыковых нынче спектакль. Пушкин главную роль играет.

Василий Андреевич так и подскочил:

– Я обещал Василию Львовичу быть непременно.

Помчался в Марфино.

Пушкин на этот раз был Оросмоном в «Заире». Тела чрезмерно, а ноги жиденькие. Брюхо косо сваливается на одну сторону, нос кривой, на голове что-то еще пушится, рот беззубый, слюна брызжет. Но движения актера царственные, львиные, и порывы страсти тоже как у льва.

Спектакль закончен. Пушкин счастлив. И все счастливы. День прожит в искусствах и в любви к ближнему.

Василий Андреевич вернулся домой, развеявшись. Дрязги с Каченовским казались теперь ничтожными. Господи, жить хорошо! Друзей иметь хорошо! Вяземский женится, Алексей Перовский поменял Петербург на Москву, Дмитриев – министр, Карамзин один на один с царем беседует.

Входил в дом радостный – матушку обнять, а навстречу белый как мел Максим.

– Василий Андреевич!

– Где мама?! – крикнул Жуковский.

– В опочивальне.

– Больна? Врача звал?

– Звал. Померла Елизавета Дементьевна.

Оглушило. Стоял посреди передней, не зная, что же теперь делать.

– Мама в Девичий поехала, – сказал он, поднимая глаза на Максима.

– Воротилась. Свечу на киот положила. Вот она, свеча-то. Просфору мне привезла… Я, говорит, к себе… Дохтур и теперь в комнатах.

– Боже мой… Тринадцатого Мария Григорьевна, а нынче двадцать третье. Девяти дней разлуки не пережила.

Максим кивал головою:

– Большая барыня на мученицу Гликерию, а ваша матушка на Ефросинью Полоцкую преставились.

Алексей Перовский

Похоронил Василий Андреевич матушку на Новодевичьем кладбище. Ходил каждый день на могилу. Памятник поставил по денежной своей немощи скромный. Камень, на камне две буквы: «Е. Д.»

Пусто стало в Москве. Но ведь и в Мишенском – прежняя жизнь кончилась. И в Холхе!

Он сидел на лавке у могильного камня, никому не нужный теперь.

Сирота. В двадцать восемь лет человек тоже может быть сиротой.

– Здравствуйте, Василий Андреевич!

Поднял глаза: Перовский.

– Позвольте побыть с вами.

– Садитесь, Алексей Алексеевич… Под сим камнем матушка моя. Я на турка очень похож?

– На турка? Почему же на турка?! – удивился Перовский.

– Матушка моя была турчанкой. А вы-то что на кладбище?

– Подумать… Рвался в Москву. А в Москве чиновничество, пожалуй что, подлее петербургского… Без службы нельзя. Дворянство у нас с братьями липовое… Хочу в армейскую службу – не дозволяют.

– Кто вам может не дозволять?!

– Отец… Вернее сказать, благодетель наш. Граф… Попытался объясниться, а в ответ – гнев, угрозы… Ах, Василий Андреевич! Хорошо, что вы поэт, ваша жизнь – слово и в слове.

– Муза – дама капризная. Стихи то рекою, а то месяцами – ни строки. Прозу сочиняйте, Перовский. В истинно художественной прозе поэзии куда больше, чем в иных стихах. Особливо заданных, даже самим собою заданных.

Алексей Алексеевич порывисто поднялся, поклонился:

– Как же я вам благодарен! Я ничего не написал своего, по-настоящему своего, что можно было бы именовать – Перовский. Но чувствую, во мне слово живо. Формы не обрело, но живо. Однако ж, коли въяви-то – нуль, надо служить. Тем более теперь. Война с Наполеоном неизбежна. Да ведь и в Турции – война, хотя об этой войне у публики нашей так мало беспокойства. А ведь государь Кутузова в командующие определил, стало быть, дело весьма горячее.

– Как же не горячее! Воевать на два фронта и для России накладно. А там еще Швеция, столь близкая к Петербургу. Страна, имеющая флот.