Царская карусель. Мундир и фрак Жуковского

– Без обоснования прежде всего философского, не обойтись, – высказал свое мнение Лев Перовский. – Понятное нам может быть подвергнуто скепсису приверженцами и монархии, и революции.

– Необходимо создать миф наподобие мифов Фрэнсиса Бэкона! – воскликнул легкий на слово Артамон Муравьев. – Помните его миф о Пане? У мистиков и Бэкона Пан – образ Вселенной. Рога бога природы касаются неба и олицетворяют высшие категории науки и метафизики. Тело Пана, покрытое волосами, – символ излучения вещей. Бэкон считал, что в природе всякая ее часть испускает лучи. Посох и свирель козлоподобного – олицетворение гармонии и власти… Вы понимаете меня?.. Необходимо создать миф о Сахалине! Пусть не наши усилия – миф вербует сторонников республики.

– Создавая республику, тем более островную, изолированную, надо помнить наставления Томаса Мора, – напомнил Лев Перовский. – Сей великий государственник почитал общественный труд обязательным и желал видеть в нем потребность и даже удовольствие. Но рабство? Как быть с рабством? В «Утопии» Мора в рабы попадали граждане, приговоренные к смертной казни. «Рабы, – писал создатель города Солнца, – закованы в цепи и постоянно пребывают в труде». Я добавлю от себя: в труде низком, отвратительном. Но вот вопрос: а что, если в обществе нашего острова не найдется достаточного числа людей, достойных казни и, стало быть, рабства? Кому чистить нужники?

Молчали.

– В республике рабство невозможно, – сказал Сенявин.

– Но кто будет чистить нужники? – повторил вопрос Муравьев-Апостол.

Заговорили все сразу, а Василия Перовского съедало отчаянье: ни единого вопроса не поставил, ничего не сказал.

«И ведь не знаю, что бы сказать такое!»

Осенило дома: сады! Он, как благодетель, как их дед Кирилла Григорьевич, будет создавать на Чоке сады! При наличии нескольких климатических поясов можно устроить сады, кои изумят человечество, весь мир! Голландцы богатели на тюльпанах. Почему бы не последовать столь замечательному примеру.

Василий ехал на следующее заседание отдельно от брата, обдумывая речь, но когда ему дали слово, только и сказал:

– Я полагаю, на Сахалине можно взрастить сады. Я берусь за устроение садов.

И сел. И ужаснулся: ничего не сказал о возможности садоводством превратить остров в Эльдорадо.

Но все уже занимались делом важнейшим и тайнейшим. Для опознания собрата вводились условные знаки. Их предложил помешанный на масонстве Александр Муравьев.

Нужно было взять правою рукой за шею и топнуть. Подавая товарищу руку для пожатия, выставить средний палец и произнести на ухо пароль. Пароль устанавливали один навсегда: «Чока».

Решено было обустроить комнату заседаний. Как – продумать, а сначала собрать наличность, сколько у кого есть. И тут произошла заминка: денег у юнкеров на серьезную затею пока не было. Посему обмундирование республиканцев избрали самое простое. Синие шаровары, куртка, пояс с кинжалом. На груди две параллельные линии из меди: знак равенства.

Впрочем, денег на экипировку тоже ни у кого не было. Собирались до поры в своих мундиришках.

Обсуждение устава заняло несколько заседаний. Пунктов набралось на добрых три страницы, но утверждать написанное не торопились. Ждали пополнения.

В собратство вскоре были приняты младший брат Николая Муравьева – Михаил и уже закончивший школу колонновожатых прапорщик Михаил Калошин.

Предложили вступить в Чоку товарищам по учебе Ивану Рамбургу и Николаю Дурново. Дурново отказался без объяснений, Рамбург был милостивее:

– Я уже состою в тайном обществе. В обществе «Рыцарство». Обещаю поговорить со своими собратьями. Правильнее всего было бы объединиться.

Чока далеко, но разговаривать о Чоке сладко. Николай Муравьев предложил завести печати-перстни. На перстнях вырезать звание и ремесло каждого республиканца. Увы! На перстни тоже денег не было. Одно утвердилось: на собраниях выступающий произносил свое имя с конца: Йалокин, Вел, Йилисав, Лиахим…

Утрата

А в Москве шла московская жизнь: из гостей в гости, из церкви в театр.

Василий Андреевич Жуковский чувствовал, что выбалтывает себя до донышка. Вкусно за барскими столами, умно в гостиных Льва Кирилловича Разумовского, Вяземского. Что ни день – праздник, а впереди, как громада ненастья по горизонту, отчетливо вырисовывалась полоса в жизни не лучшая.

Михаил Трофимович Каченовский, коему пришлось уступить редакторство «Вестника Европы» на весь 1811 год, с благословения властей и ректора Московского университета, теперь и вовсе выпирал «друга» из журнала.

После очередного выяснения обстоятельств на будущее Василий Андреевич воротился домой совсем поникший. Профессор в деловых ухватках превзошел самых бесстыдных купчиков. Журнал был потерян, переводной прозы – кормилицы – сказано это твердо, от Жуковского не надобно.