Царская любовь

– Спрашивала я в церкви, где у нас подворья в Москве продают? – тут же порадовала жениха Марфа Тимофеевна. – Сказывают, на северной стороне два двора на продаже, да купцы персидские свое хозяйство готовы отдать. Дома неплохие, как наш примерно. Вот токмо у купцов заместо жилья одни амбары. Одно слово, лавка! Еще за городом, на Ваганьковском холме, двор с дворцом продается. Правда, бают, ветхое там все. И на Мясницком еще двор постоялый. Но это, считай, на выселках.

– Мы с Агриппиной вскорости в Кремле жить будем, – впервые за день поднял глаза на невесту молодой человек. – Нам дом нужен ненадолго. Токмо малое время до часа возвышения переждать. Можно и на выселках. Да, милая?

– С милым рай в шалаше, – послушно кивнула девушка. – И чем больше шалаш, тем больше рая.

Дмитрий, не удержавшись, фыркнул от смеха. Дмитрий Лексеевич поднялся:

– Распоряжусь возок заложить. Поедем смотреть.

Первым они рассмотрели пустующий без хозяина постоялый двор на Мясницком холме, благо он оказался ближе всех. И потому дальше не поехали. Просторный двор и дом – чуть не вчетверо больше московского боярского подворья, крепкий высокий частокол, собственный колодец, добротные амбары и хлев, большая баня пришлись по душе всем. И что тоже важно – близко к родительскому дому.

Хорошенько поторговавшись, боярин Годунов сбил цену до шестидесяти трех рублей – и они с приказчиком ударили по рукам.

– Осталось привести в порядок, чтобы было куда жену привести, – еще раз, уже по-хозяйски огляделся боярин Федокин, – и можно свадебку играть. За неделю управимся?

Увы, на третий день Дмитрий Годунов опять поплыл с письмом в далекую Казань. Полторы недели туда, неделя там, три недели обратно. Месяц с лишним долой. Младший потомок мурзы Чета снова предстал перед князем Иваном Плетнем только четвертого октября.

Князь Шуйский, стоя у окна, прямо при нем сломал печать, развернул свиток, пробежал глазами, вздохнул, запалил грамоту от свечи. Терпеливо дождался, пока пламя доберется до печати и покачал головой:

– Александр Борисович готов на все. Искать союзников, сговариваться о действиях, встречать, привечать и поддерживать. На все, кроме одного. Не желает письма своей рукой писать и подпись с печатью ставить. Оно ведь, коли в чужие руки попадет, от сего уж не оправдаешься. А у государя на род наш и без того зуб имеется. Иван Васильевич не простит. Желает братик страстно, чтобы всю опасность я на себя принял.

– У тебя есть время подумать, Иван Михайлович, – ответил ему боярин Годунов. – Октябрь на дворе. Скоро ледостав. Пути на Крым до мая больше нет. Надобно ждать весны.

Князь поводил восковой пластиной над огнем, оплавляя печать до неузнаваемости, скатал ее в шарик и кивнул:

– Ступай…

Прошло три недели, и в субботний день звонница Троицкой церкви внезапно запела переливчатым звоном колоколов. Распахнулись двери, на гульбище вышел боярин Дмитрий Годунов, ведя под руку смеющуюся жену, одетую в белый сарафан и шапку, в расстегнутой собольей шубе на плечах.

– Ура молодым! Любо! Любо! – стали подбрасывать над ними просом прихожане. Постельничий улыбнулся, сунул руку в карман, взмахнул, рассыпая горсть монет – и безобразие сразу прекратилось.

В санях, в сопровождении полусотни родичей в нарядных зипунах и в шубах молодожены свернули к Мясницкому холму и вскоре въехали в распахнутые ворота просторного подворья.

Для чего лучше всего был приспособлен новый дом Годуновых – так это для праздников. Большой зал трапезной, способный вместить хоть сотню гостей, и большая кухня, готовая такую толпу накормить. Ныне там лились рекой вино и хмельной мед, ломился стол от богатых яств. Молодожены честно высидели во главе несколько часов, а когда гости совсем уж расшумелись, оставили их веселиться, сами же поднялись наверх, в самую большую спальню, сделанную над кухней – а потому еще и самую теплую.

Агриппина сняла шапку, отбросила в сторону, на выстеленный коврами пол, тряхнула головой. Она избавилась от ленточки, в несколько движений расплела косу. Распустила завязки на плечах, повела ими, и сарафан упал. Девушка сделала два шага вперед. Подхватила на боках и стянула через голову шелестящую шелковую рубаху. Оставшись совершенно обнаженной, прошла по дуге и остановилась перед мужем, опустив руки по бокам и подняв к супругу точеное личико:

– Отныне я принадлежу тебе, мой государь. Волей, душой и телом. Ты так мечтал меня наказать… Так как ты станешь это делать? С чего начнешь?

Боярин взял девушку за плечи. Провел ладонями вниз, наклонился, поцеловал шею, ключицы, ямочку между ними, бледную и бархатистую кожу под ней, и ниже, край груди, розовый острый сосок, пьянея от каждого прикосновения. В голове зашумело, закружилось – и он подхватил супругу, понес ее на постель и утопил в перине, непрестанно целуя живот, стройные ножки, бедра, одновременно скидывая с себя одежду, пока не избавился от нее вовсе и не скользнул к своей желанной и ненаглядной невесте, наконец-то становясь с ней единым и неразрывным целым…