Царская Русь

Этой грамотой повелевалось Строгановым впредь казаков у себя не держать, а волжских атаманов, Ермака Тимофеевича с товарищами, прислать в Пермь (т. е. Чердынь) и Камское Усолье, где они должны стоять не вместе, а разделясь; у себя же позволялось оставить не более ста человек с одним атаманом. Если же этого повеления не будет в точности исполнено и опять над пермскими местами учинится какая беда от вогулов и сибирского салтана, то на Строгановых будет наложена «большая опала». В Москве, очевидно, не знали ничего о сибирском походе и требовали присылки в Чердынь Ермака с казаками, которые в это время уже располагались на берегах Иртыша в средоточии Сибирского ханства. Понятно, что, получив сию грамоту, Строгановы были «в великой печали». Они понадеялись на данное им прежде разрешение заводить городки за Каменным Поясом и воевать сибирского салтана, а потому и отпустили туда казаков, не сносясь ни с Москвой, ни с пермским воеводой. Недолго, однако, длилась их печаль. Вскоре подоспела радостная весть от Ермака с товарищами об их необыкновенной удаче. С этой вестью Строгановы лично поспешили в Москву. А потом прибыло туда же и казацкое посольство во главе с опальным атаманом Кольцо (когда-то осужденным на смерть за разбои). Разумеется, об опалах не могло быть более и речи. Государь принял атамана и казаков очень ласково, наградил деньгами и сукнами и опять отпустил в Сибирь, послав атаманам и казакам свое милостивое слово и многие подарки за верную службу. Говорят, что Ермаку он послал шубу со своего плеча, серебряный кубок и два панциря. На подкрепление им он потом отправил князя Семена Волховского и Ивана Глухова с несколькими сотнями ратных людей. Пленного царевича Магметкула царь велел привезти в Москву, где он потом был пожалован вотчинами и занял место между служилыми татарскими князьями. Строгановы были награждены новыми торговыми льготами и еще двумя земельными пожалованиями, Большой и Малой Солью.

После взятия в плен Магметкула казаки стали более обеспечены со стороны Кучума, который в то время был отвлечен и возобновившейся борьбой с соперником своим, т. е. с родом Тайбуги. Они употребили это время на то, чтобы докончить покорение (собственно, обложение данью) остяцких и вогульских волостей, входивших в состав Сибирского ханства. Из города Сибири они ходили по Иртышу и Оби, и между прочим на берегах последней взяли остяцкий город Казым, причем пленили местного князька; но тут на приступе они потеряли одного из своих атаманов, Никиту Пана. Вообще число завоевателей сильно убавилось; едва ли их осталась и половина; с нетерпением ожидали они помощи из России. Только осенью 1584 года, наконец, приплыли на стругах Волховской и Глухов: но они привезли с собой не более 300 человек — помощь слишком недостаточная для того, чтобы упрочить за Россией завоевание такого обширного пространства, когда на верность только что покоренных местных князьков еще нельзя было положиться и когда наш главный непримиримый враг Кучум еще жил и действовал во главе своей татарской орды. Казаки с радостью встретили московских ратных людей и привезенные им царские подарки. Но приходилось разделить с пришедшими свои и без того скудные съестные запасы; наступившей зимой от недостатка продовольствия открылась смертность в городе Сибири. Тогда же умер и князь Волховской. Только весной, благодаря обильному улову рыбы и всякой дичи, а также хлебу и скоту, доставленным от окрестных инородцев, миновало бедствие и русские оправились от голодного времени. Так как князь Волховской, по-видимому, был назначен сибирским воеводой, которому казацкие атаманы должны были сдать город и сами подчиниться, то смерть его избавляла горсть русских людей от неизбежного впоследствии соперничества и несогласия начальников; ибо едва ли атаманы охотно отказались бы от своей самостоятельности и своей первенствующей роли в новозавоеванной земле. Со смертью Волховского соперничество устранялось; Ермак снова и окончательно стал во главе соединенного казацко-московского отряда.

Доселе русское дело в Сибири шло вообще хорошо, и удача сопровождала почти все предприятия Ермака. Но — как это обыкновенно бывает в жизни и отдельных исторических лиц, и целых народов — счастье, наконец, стало изменять; наступили невзгоды, и дела приняли дурной оборот. Продолжительная удача ослабляет постоянную напряженную предосторожность и порождает беспечность, а сия последняя в свою очередь ведет за собой бедственные неожиданности. Так было и в Сибири с ее первыми завоевателями.