Царская Русь

Затем, не все черты народных нравов являются нам в таком же мрачном виде, в каком изображают их записи Стоглавого собора, смотрящие на народную жизнь прямо с монашеской или аскетической точки зрения. Например, вместе с непристойными игрищами, безмерным пьянством и азартными играми они как бы осуждают и всякие песни, гусли и сопели, всякую пляску, также игру в зернь или тавлеи, грохотание над бочками и корчагами, ученых медведей и т. п., относя все это к разным видам так наз. еллинского беснования, запрещенным вселенскими соборами. Наравне с народными увеселениями Стоглав, например, смотрит как на великий грех на продажу и употребление в пищу колбасы, а также тетеревей и зайцев, пойманных силками, подводя их под статью Шестого Вселенского собора об удавлении. Очевидно, ко многим чертам русской народной жизни Стоглав относится с точки зрения собственно церковно-византийской. При сем собор русских иерархов относит к запрещениям Вселенских соборов и такие обычаи, которых эти соборы совсем не запрещали. Так он вменяет в великий грех бритье бороды и пострижение усов как обычай латинский и еретический, а если при том русский человек перенимает и одежду иноверных земель, то в нем по наружности нельзя узнать православного. К подобным обычаям Стоглав относится почти с таким же негодованием, как и к явлениям действительно порочным и гнусным, например к содомскому греху, в те времена, по-видимому, довольно распространенному. Не всегда удачное и правильное усвоение византийских воззрений Русской иерархией, однако, не должно уменьшать в наших глазах значение тех статей Стоглава, которые указывают на существование многих языческих суеверий, на грубость и распущенность народных нравов и крайний недостаток просвещения. Сами учители и пастыри народные в большинстве случаев имели смутное понятие о Священном писании и главных догматах своей церкви. Наблюдательный иностранец (англичанин Флетчер) в конце XVI столетия замечает, что московские попы круглые невежды, поэтому никогда не говорят проповедей и не поучают своей паствы, да и сами епископы, которые их поставляют, знают Священное писание не более того, сколько это нужно для отправления богослужения. По его рассказу, однажды разговаривая с каким-то монахом в Вологде, он раскрыл перед ним славянское Евангелие на первой главе от Матфея. Монах стал бегло читать. Но на вопрос, какая это часть Евангелия, и на другие подобные вопросы ответить не мог. Как же он может спастись? — спросил его иностранец. Монах ответил в таком общем у русских смысле, что если Богу угодно будет помиловать грешника за его веру и благочестие, то он будет спасен.

Тот же Стоглав указывает и на главную причину невежества народных пастырей: на отсутствие школ. Сами учителя грамотности или так наз. «мастеры», по его свидетельству, «мало умеют и силы в божественном писании не знают, да учиться им негде». «А прежде всего, — прибавляет Стоглав, — училища бывали в Российском царствовании на Москве и в Великом Новгороде и по иным градам многие, грамоте писати и пети и чести учили; потому тогда и грамоте гораздых было много; писцы и певчие и чтецы славные были по всей земле». Но о каком прошлом времени тут говорится, трудно понять. (М. б. это смутное воспоминание о давно прошедшем, до-Татарском, или преувеличенное представление о времени м. Киприана.) Выше мы видели, как с небольшим за пятьдесят лет до Стоглавого собора новгородский архиепископ Геннадий жаловался именно на безграмотность священников и невежество самих их учителей или мастеров. Как для надзора за церковным благочинием Стоглавый собор велел из священников назначать поповских старост и десятских, так и для распространения грамотности он приказывает белому духовенству и всем городам, с архиерейского благословения, избирать из своей среды добрых священников, дьяконов и дьячков, женатых и благочестивых и притом грамоте «гораздивых», и в их домах учинил училища, куда все православные христиане могли бы отдавать своих детей для научения грамоте. Здесь выборные священники, дьяконы и дьячки должны были учить их книжному письму, церковному и налойному чтению, псалмопению и «конарханию», а также страху Божию, беречь своих учеников во всякой чистоте и «блюсти их от всякого плотского растления, наипаче же от содомского греха и руко…». Из таких-то учеников потом должны были вырастать «достойные священнического чина». Нам известно, насколько осуществилось это благое постановление собора о церковных школах. Но по всем признакам если и осуществилось, то в весьма недостаточном размере, судя по тому, что жалобы на малограмотность духовенства, особенно сельского, продолжались еще очень долго, а иностранные наблюдатели второй половины XVI и в начале XVII века прямо говорят, будто «во всей Московии нет школ».