Царская Русь

За высшим классом следовало дворянское или собственно шляхетское сословие, которое желало сравняться в правах и вольностях с шляхтой польской, а потому охотно вступало с ней в родственные связи, перенимало ее обычаи и язык. Латинские ксендзы и тут усердно пользовались смешанными браками, чтобы происшедших от них детей крестить и воспитывать в католическом обряде. Такое постепенное ополячение русской шляхты, конечно, совершалось в особенности в областях ближайших к пределам польской народности, каковы Подляхия, Холмская и Галицкая Русь. В глубине же Белоруссии, Киевщины и Волыни масса земского, военнослужилого сословия еще сохраняло свою русскую народность; хотя и там чуждое польско-немецкое влияние уже сильно сказывалось в обычаях, одежде, языке, а вместе с тем в начавшейся распущенности нравов и стремлении к роскоши.

Выше мы видели, как московский перебежчик князь Курбский невыгодно отзывался о польско-русских нравах в 60-х или 70-х годах XVI столетия. Немного позднее по тому же поводу имеем любопытное свидетельство другого современника. Некий волынский шляхтич Иван Мелешко, впоследствии каштелян Смоленский, впервые являясь на Варшавском сейме 1589 года, сочинил для короля и панов радных приветственную речь (неизвестно впрочем, была ли она им произнесена). Тут он преувеличенно восхвалил времена Сигизмунда I, в укор Сигизмунду II, которому не желал простить отдачи ляхам Волыни и Подлясья, а затем несколько грубоватыми, но не лишенными юмора чертами изобразил разные перемены и нововведения, совершавшиеся на его родине.

Для образца приведем в сокращении некоторые места его речи.

«Пришлось мне радити с вами, а прежде я на таких съездах никогда не бывал и с королем его милостью не заседал. При наших покойных князьях, которые королевали, попросту от чистого сердца говорили, политики не знали, а правдою в рот как солью в глаза кидывали. Потом короли полюбили Немцев более чем нас и все им роздали, что прежние собрали. А сладкой памяти Зигмунд Первый немцев как собак не любил, Ляхов с их хитростями тоже не любил, а очень миловал Литву и нашу Русь. И при нем жилось гораздо лучше, хотя в таких дорогих свитах не ходили; иные без ногавиц (покрывавших от колена до ступни) подобно бернардинам гуляли, сорочки до косток (щиколотки), а шапки (капишоны) до самого пояса нашивали. Теперь же, когда я сам оденусь в свое прежнее домовое платье, то жена моя пани Мстиславская не может без смеху на меня смотреть».

«У нас уже и по-польски умеют говорить, чтобы королям всякое лихо баламутить. А когда к тебе паныч приедет, чествуй его вдосталь, да и жонку свою подле него посади. И слуги у нас есть из Ляхов; давай им дорогое платье, корми их жирно, но службы от них не пытай. Такой слуга, убравшись получше и на высоких подковках, мастер ухаживать за девицами и играть на большом кубке. Ты за стол, и слуга то же, ты за борщ, а он за мясо, ты за фляжку, а он за другую, а если слабо держишь, то и твою из рук вырвет. Ты из дому, а он к жонке приласкается. Есть у нас кони дрыганты (брыкуны), которым и зиму и лето давай овес и сено, и каждую ночь подстилку; держи при них слугу Ляха и еще конюха; только службы от них никакой не жди».

«Пришлось мне купить часы в Киеве в торговых рядах; дал за них три копы грошей; а как послал в Вильну поправить, то злодей Немец взял с меня до пятой копы! Гораздо лучше их наш петух, который непременно кричит каждую полночь».

«На столе не было прежде таких прихотей как теперь; бывало хороша гусятина с грибками, кашка с перчиком, печенка с луком или чесноком, а еще лучше каша рыжовая (рисовая) с шафраном. Вина венгерского не злоупотребляли, а скромно пили мальвазию, медок и горелку».

«Наши жонки ходят теперь в богатых платьях; подолок колышется; а дворянин на ножку как сокол заглядывается. Лучше бы наши жонки убирались в старые застегнутые наглухо казакинки и носили зашнурованные назади распорки, да плюндрыки (панталоны) по-немецки; не так бы легко подкрадывалась любовная бредня. А теперь хотя с рогатиной на страже стой, не устережешь этого беса».