«Хотя перекопцы», — говорит он, — «имеют обильно плодящиеся стада, а рабов только из пленных, однако, последними они богаче, так что снабжают ими и другая земли. Корабли, часто приходящие к ним с другой стороны моря и из Азии, привозят им оружие, одежды и лошадей, а отходят от них нагруженные рабами. Все их рынки знамениты только этим товаром, который у них всегда под руками и для продажи, и для залога, и для подарка, и всякий из них, хотя бы не имеющий раба, но владеющий конем, обещает кредиторам своим по контракту заплатить в известный срок за платье, оружие и живых коней живыми же, но не конями, а людьми, и притом нашей крови. И эти обещания верно исполняются, как будто наши люди находятся у них всегда на задворьях в загоне. Один еврей меняла, сидя у ворот Тавриды (под крепостью Перекопом) и видя бесчисленное множество привозимых туда пленников наших, спрашивал у нас, остаются ли еще люди в наших странах или нет, и откуда такое их множество. Так всегда имеют они в запасе рабов не только для торговли с другими народами, но и для потехи своей дома и для удовлетворения своей злости. Наиболее сильные из сих несчастных часто, если не делаются кастратами, лишаются ушей и ноздрей, клеймятся на лбу и на щеках, и, связанные или скованные, мучаются днем на работе, ночью в заключении; жизнь их поддерживается небольшим количеством пищи из гнилой падали, покрытой червями, отвратительной даже для собак. Только женщины, которые понежнее и покрасивее, содержатся иначе; которыя из них умеют петь и играть, те должны увеселять на пирах. Для продажи выводят рабов на площадь гуськом, как будто журавли в полете, целыми десятками и прикованных друг к другу около шеи, и продают такими десятками с аукциона; причем громко кричат, что это рабы самые новые, простые, нехитрые, только что привезенные из народа Королевского, а не Московскаго. (Московское племя полагается у них более дешевым как коварное и обманчивое.) Этот товар ценится в Тавриде с большим знанием и покупается дорого иностранными купцами для продажи еще высшей ценою более отдаленным и более темным народам, каковы сарацины, персы, индийцы, арабы, сирийцы и ассирийцы. Несмотря на чрезвычайную осторожность покупателей, тщательно осматривающих все физические качества рабов, ловкие продавцы нередко их обманывают. Мальчиков и девушек они сначала откармливают, одевают в шелк, белят и румянят, чтобы продавать их подороже. Красивые девушки нашей крови покупаются на вес золота, и иногда тут же на месте перепродаются с барышом. Это бывает во всех городах полуострова, особенно в Кафе. Там целыя толпы сих несчастных невольников отводятся с рынка прямо на корабли. Она лежит на месте, удобном для морской торговли; это не город, а ненасытная и беззаконная пучина, поглощающая нашу кровь».
Древние литовцы, по замечанию того же Михалона, отличались мужеством и воинской деятельностью; а теперь предаются роскоши и праздности. Вместо того чтобы самим идти в неприятельские земли, или оберегать свои пределы, или упражняться в воинском искусстве, обязанные военною службою молодые шляхтичи литовские сидят в корчмах, пьянствуют, и, весьма склонные ко взаимным ссорам, убивают друг друга, а военное дело и защиту отечества предоставляют татарам (поселенным при Витовте), беглым людям из Московии и вообще наемным отрядам. Перекопскому хану государство платит ежегодную дань, но тем не избавляется от татарских набегов. То, что Михалон говорит здесь собственно о литовской шляхте, относится отчасти и к шляхте западнорусской, которая сообща с литвинами подпала в те времена влиянию польских обычаев, при посредстве ополячившейся династии Ягеллонов.
Что оборонительные силы государства, воинская доблесть и прежняя простота нравов там действительно и глубоко упали в эпоху ленивого, изнеженного Сигизмунда Августа, о том совершенно согласно с Михалоном свидетельствует современник его, известный московский беглец в Литве князь Андрей Курбский.