Царская свара

Алехан хрипло рассмеялся, словно ворон закаркал, а Панину от этого клекота стало дурно — командующий гвардией внезапно ощутил, что дела пошли крайне скверно. Это подозрение усилилось словами Алехана настолько, что превратилось в разверзнутую под ногами бездну. Петр Иванович словно окаменел, слушая слова графа.

— Нет птички в клетке! Скампвеи потому и не видно, что взяла Ивашку на борт вместе с бабами и детьми, да уплыли ночью еще в Кобону. Знаешь, что там вотчина фельдмаршала Миниха — теперь сам попробуй птичку вырвать из лап медведя! Вчера надо было нам на штурм идти, а ныне уже поздно… Обманули нас, на мякине провели… Что и говорить — провели за нос, как мужика пьяного на базаре…

Хрип Орлова был заглушен страшным грохотом — крепость окуталась дымом, дав общий залп из всех орудий. Шанец накрыло взрывами бомб, гвардейцы, и без того в плохом настроении, заметались. Слова Алехана слышали многие — а скверные новости имеют свойство распространяться мгновенно, как пожар в сухом лесу.

— Вот видишь, Петр Иванович, как дела пошли… Конец нам, выходит. А крепость брось обстреливать — бесполезно это. Как там первый император сказал — «зело крепок сей орех»… Не по зубам нашим, обломали мы их… Вознеслись горделиво… И шмякнулись жидким навозом… В большую лепешку дерьма превратились…

Петр Иванович осознал, что Орлова нужно немедленно убирать с глаз, иначе он всю гвардию в уныние приведет. А потому подошел поближе и сказал «добрым» голосом, на какой был только способен:

— Графа немедленно отвести к лекарям, и отправить на малой галере в Петербург немедленно, плыть удобно, боевые раны генерал-майор не растревожит. А господ генералов и полковников прошу немедленно собраться на консилию — мы выступаем незамедлительно!

Панин посмотрел, как гвардейцы бережно подняли Алехана и повели его к домам у протоки — там находился лазарет. Все же большой счастливчик этот плут и мошенник — выбрался живым из страшной передряги. Тут поневоле поверишь в его счастливую звезду…

Генерал внимательно рассматривал карту, стараясь найти в ней ответ. Силы, как он знал, примерно равные, и если гвардейцы пойдут в баталию как в последний бой, то нанести поражение войскам Миниха возможно. А потом бросить конницу на Кобону — может быть в этот раз самозванец не успеет из нее удрать, как из Шлиссельбурга…

Глава 18

Кобона

Иоанн Антонович

полдень 8 июля 1764 года

«Видимо, меня от взрыва той бомбы контузило изрядно, недаром в отключке полдня пролежал — потери сознания всегда чреваты нехорошими последствиями. Да и тошнота накатывала — первый признак сотрясения мозга. Одно хорошо, что теперь ясно — мозги у меня есть», — Иван Антонович мысленно пошутил над собою, ощущая заметную слабость.

«Сегодня ведь ровно неделя будет, как я в этой тушке очутился. Седьмой день наполовину прошел, а сколько сделано много. Вернее, изменения большие произошли, более чем серьезные. И самое главное лично для меня — я начал новую жизнь, причем в молодом возрасте, когда нет хворостей, не мучает отдышка, а ноги вполне себе носят мое тело. Можно только радоваться — а ведь три дня тому назад меня в зловонном каземате прикололи бы шпагой, или воткнули в живот штык.

Неприятная перспектива, что тут скажешь!

А жить благодать — лето кругом, от озера влажный ветерок, яблони отцвели. Как там у наших классиков сказано в бессмертном творении про «великого комбинатора» — «понюхал старик Ромуальдыч портянку и аж заколдобился». Да уж! А если без шуток — то выжил я не для того чтобы дальше жить, судя по всему меня для свершения работенки Высшие силы направили, пока неясно какой, но делать все равно придется. Явно не для того, чтобы я на этой кровати вступал в соития с любезной княжной или лишал девственности Марию Васильевну. Девица полна романтической любовью к несчастному принцу, и когда часы пробьют двенадцать, то Золушка превратится в невесту в прекрасном подвенечном платье. И они будут жить долго и счастливо, и умрут в один день.

Какую хрень только не навыдумывают!

Я не Петр Алексеевич, который императрицей сделал Марту Скавронскую, что до него прошла длинный извилистый путь от драгунской подстилки, содержанки старого фельдмаршала Шереметьева и горячей постельной утехи Алексашки Меньшикова. Вот где фарт поймала — в истории примеров таких маловато будет — из самой что ни на есть грязи выскочить в императрицы! Только в Византийской империи, что то такое с Феодорой было, но точно не припомню. А посему милых дам и мадемуазелей оставим пока в сторонке, к делам нашим они никакого дела не имеют».

Иван Антонович поднялся с кровати, и как был одет, в кружевные панталоны и такую же рубашку, прошелся по опочивальне, старательно размышляя, благо голова уже не болела надрывно — в висках только молоточки легонько постукивали.

«А имеем мы Екатерину Алексеевну… тьфу, это гормоны молодого играют — не в том смысле имеем! Кто же она, очаровательная особа по прозвищу Фике в юности, а сейчас Като?