Царские сокровища, или Любовь безумная

— Теперь твоя совесть перед родиной чиста! Завтра же вручи Керенскому, и пусть при тебе подпишет. — Малость подумал, предложил: — Может, мне прийти, душевно подтолкнуть главнокомандующего?

Рошковский искренне перепугался:

— Только не это! В случае отказа от твоего подталкивания Керенский может вылететь в окно, а у меня высокий третий этаж, не желаю! Обещаю, сам договорюсь. Думаю, Александр Федорович мне не откажет…

Соколов миролюбивым тоном отвечал:

— Что ж, откажет — ему хуже будет. Я ведь присягу государю давал, а не этому… в галифе.

Под стук колес

Прошло долгих полтора месяца с того дня, как Рошковский, выполняя то ли просьбу, то ли требование графа Соколова, передал прошение Керенскому с просьбой посетить бывшего государя в Тобольске.

Ожидание — это наказание, которое посылает нам Бог за наши грехи. Соколов весь извелся. Только однажды было веселое развлечение. Вечером гений сыска сидел за шахматным столиком и разыгрывал с Рошковским партию.

В дверь кто-то настойчиво зазвонил. Как вскоре выяснилось, с обыском и, естественно, с неизменной выемкой явились три бандюгана в бушлатах и бескозырках, а с ними старший — в кожаной кепке, из-под козырька которой свисал на глаза чубчик.

В прихожей Чубчик схватил горничную Машу за нежное место, за что тут же получил кулаком в глаз. Он начал нецензурно выражаться и даже выстрелил из револьвера в потолок, сделав в нем дырочку.

На шум появился Соколов. Вежливо спросил:

— Молодой человек, почему выражаетесь при женщине? И тишину выстрелами нарушаете?

Чубчик, ростом чуть выше пупка графа, задрал нос и просипел сифиличным голосом:

— Ты, в натуре, буржуй, что ль? Я тебе зенки выколю…

Матросы, глядя на приятеля, посмеивались, ибо привыкли, что их революционная наглость не встречает отпора.

Соколов повернулся к горничной:

— Маша, открой, пожалуйста, окно пошире.

Просьба была исполнена.

Матросы с любопытством следили за происходящим.

Соколов подошел к Чубчику:

— Бегом, рвань пролетарская, в окно — марш!

Чубчик было начал издевательски хохотать, но Соколов поднял его — легко, словно гнилую деревяшку, — и, размахнувшись, швырнул в окно.

Раздался дикий крик, потом звук удара тела о булыжную мостовую, и все стихло.

Соколов повернулся к матросам:

— Революционеры хреновы, ублюдки ленинские, у меня демократия: выбирайте, куда прыгать будете? В окно или на лестницу? — И, отвешивая кулаками и ногами пинки, выкинул из квартиры сухопутных матросов.

Рошковский, продолжая сидеть за шахматным столиком, с интеллигентским любопытством наблюдал за батальной сценой.

Соколов сказал:

— Витя, сходи завтра к бюрократам в правительственную канцелярию, выясни, почему они не дают ответа на твое прошение.

Рошковский, отложив дела, утром направился в канцелярию. Спросил:

— Когда разрешение будет готово?

Чиновники правительства народ самый ужасный.

С равнодушным презрением отвечали:

— Подождете, без вас работой завалены.

Соколов, узнав о невежливом приеме, обещал:

— Пойду в канцелярию и всем этим козлобородым уши поотрываю!

Можно не сомневаться, что сию угрозу граф привел бы в действие. Как вдруг однажды появился посыльный. Он дал Рошковскому расписаться в замусоленной книге и вручил конверт с сургучной печатью.

Соколов молча и с любопытством наблюдал, как его приятель сломал коричневую печать, вынул из пакета несколько бумажек, кислым голосом протянул:

— Во-от, разреше-ние… И просьба зайти в следующую среду в канцелярию с фото для оформления удостоверения личности, разрешения поселиться в одном доме с бывшим царем и его семьей и получения лимита на поезд.

Соколов хлопнул приятеля по плечу и счастливым голосом произнес:

— Прекрасно! Оформляй все, что необходимо. Я готов уехать хоть сей миг. И не дуйся на меня, ведь не своей радости ищу, а выполняю долг. Понимаешь — долг! Каждый из нас связан в этой жизни долгом, и тот, кто пренебрегает им, идет против Создателя.

Рошковский сделал все, как того требовало дело, и на сердце у него было тяжело. Он размышлял: «А если узнают, что это не я, а сам Соколов путешествует по чужим документам? Что тогда будет со мной?»

…Накануне отъезда отметили прощание. Соколов позвонил Горькому. Втроем собрались в «Вене». Горький много курил и говорил о том, что «Россия впала в брожение и безумство». Рошковский рассказывал смешные случаи из жизни. Соколов мрачно предрек:

— У меня предчувствие, что втроем, в такой компании, собрались мы в последний раз.

Горький замахал рукой, опрокинул на скатерть бокал с красным вином:

— Гоните печальные мысли прочь! Надо весело жить…

Соколов спокойно возразил:

— Старая мысль, истертая до пошлости, но очень верная: все рано или поздно кончается. Я понимал ту жизнь, что складывалась столетиями: чинопочитание, уважение молодых к старшим, хорошие манеры — непременный атрибут нормального существования человека в нормальном обществе. Все это кончилось, рухнуло. И уже никогда больше не воскреснет, как не может воскреснуть тот, кого лишили жизни… Прежде надо было беречь и сохранять великую Россию.